Расскажи мне…

Сейчас фабула их преступления легко укладывается в схему, по которой работают товарищества, кооперативы, акционерные предприятия. Взятки сегодня мы бы назвали взаимовыгодными расчетами. Трату личных денег сочли бы похвальной. А «левый» товар в прежнем понимании частному сектору и вовсе нет нужды производить. Выходит, тридцать лет назад Борис Ройфман стал работать по законам рынка. И правы были газеты, называя его деятельность экономической и идеологический диверсией. «Цеховики», как позже стали именовать такого рода преступников, действительно представляли опасность для уродливой системы. Выявляя ее беспомощность, демонстрируя высокую рентабельность теневой экономики с ее рыночными принципами, личной заинтересованностью участников. А этого жестокая государственная монополия простить не могла. И адвокат Дунаева прекрасно понимала, что те опоры, которые она нашла в законодательстве для защиты Ройфмана, очень ненадежны.

Я считала, что преступление «трикотажников» соответствует статье «Частнопредпринимательская деятельность». Наказание – до пяти лет лишения свободы. Но их обвинили в особо крупном хищении. Тут кара – вплоть до смертной казни. Почему «хищение»? Считалось, что сумму, которую они получили от реализации «левой» продукции, могло получить государство. Но в том-то и дело, что государство не могло. На государственных фабриках уничтожали отходы, которые Ройфман использовал как сырье. Эти отходы (так называемый очес) вывозили из цеха, и когда скапливалась гора – поджигали. Ройфман стал забирать эти отбросы, что-то кому-то за это платить… Помню бухгалтера Пехорской фабрики, который тоже потом предстал перед судом. Я его очень жалела. Он остался вдовцом с маленькими детьми. Называл себя «мапа» – мама и папа в одном лице. Нуждался. И все-таки на свои деньги нанял конструкторов, которые тоже выступали в суде и рассказывали, какой это талантливый изобретатель– самоучка. Это он придумал машины, которые превращали некондиционную шерсть в полноценную нитку. И знаете, о чем он говорил в последнем слове? Его, как и Ройфмана, приговорили к расстрелу. И он просил отсрочить исполнение приговора, дать ему закончить работу над последним изобретением – безопорным куполом для стадиона.

За те два года, что мы пытались получить доступ к ройфмановскому делу, на моем столе тоже образовался «том» собственных «следственных материалов». Помимо копий бесчисленных писем, посланных на Лубянку, в этом «томе» – рассказ единственного, кажется, чудом оставшегося в живых человека, который не только работал, но и дружил с Ройфманом. Рядом с ним он был и на скамье подсудимых, отсидел в лагерях двенадцать лет. Но не хочет, чтобы об этом знали внуки, поэтому просил фамилии не называть.

Меня в его рассказе интересовала не столько криминальная, сколько производственная сторона. И, расспрашивая его, я ловила себя на том, что невольно примеряю их опыт к сегодняшним, работающим по-новому «фирмам».

«Я заведовал небольшим магазином у Савеловского вокзала. Продавал Борькину продукцию и… участвовал в ее изготовлении. Каким образом? Ну, например, появились у нас в продаже импортные кофточки. Покупатели с ума сходили, так им нравилось. Я к Борису: можешь такие выпускать? Вместе пошли в цех, тут же скроили, сшили, свои же девушки померили и назавтра уже выпускали. Никакой фантастики, сейчас весь мир так работает. В другой раз идем по улице, а навстречу девушка. Видим – брошка на ней потрясающая. Металл с пластмассой. А у Бориса в мастерских была возможность такие делать. Мы взмолились: девушка, продайте. Она возмутилась: вы с ума сошли, брошка тридцать рублей стоит. Тридцать? Борис дал ей тысячу. И через неделю такие брошки продавались в моем магазине. Или китайские платки – не помните? Были такие: пуховые, с начесом, очень яркие, гладкой окраски, шести цветов. Красные, желтые, зеленые, белые, розовые, голубые. Я опять к Борису: давай выпускать. Правда, я опасался, что должной окраски не получится. Наш трикотаж – заметили? – и сейчас какой-то блеклый. Но у Бориса был изумительный красильщик, Василий Иванович Носов. Кстати, среди нас на скамье подсудимых он был самым старшим, шестьдесят два года. Помню, как на процессе я все смотрел на его руки, изъеденные краской. Вы бы видели его цвета! Красильщик от Бога. Нос и язык заменяли ему лабораторию. Крашением шерсти занимались и отец его и дед. Тоже расстреляли. Теперь, наверное, никто его секретов не знает».

Много еще рассказывал этот «свидетель» о работе с Ройфманом. И выходило, что верным был вывод адвоката: вряд ли государство, с его жесткой регламентацией в экономике, могло получить доход, который извлекал из своего производства Борис Ройфман.