Расскажи мне…

Но когда я увидела своего будущего подзащитного, то мне захотелось не уйти, а убежать. В моем сознании сложился образ врага, матерого хищника. А ввели Ройфмана, и я почувствовала, что попала в какую-то западню. Передо мною стоял красивый, обаятельный человек. Высокий, подтянутый, с седеющими висками, в прекрасно сшитом костюме, который делал его еще более элегантным. Я обратила внимание на хорошую обувь, белоснежную сорочку, ухоженные ногти, что совсем не свойственно контингенту, с которым мы работаем в обычных тюрьмах. Но дело даже не в приятной внешности. Я уже была опытным адвокатом и знала, что преступники тоже бывают обаятельными. Меня поразили умные глаза этого человека и приветливое, свойственное лишь добрым, сильным, интеллигентным людям, выражение лица.

Желая выпутаться, я сразу же сказала Ройфману, что он имеет право пригласить другого адвоката. Он улыбнулся: это не проблема, у него много знакомых. Назвал несколько именитых адвокатских фамилий. А потом посмотрел на меня твердо и сказал: «Но я хочу, чтобы меня защищали вы».

Так рухнула моя надежда уйти из этого процесса.

Слушаю Людмилу Ивановну и представляю себе комнату в Лефортовской тюрьме и их, адвоката и обвиняемого, сидящих за двумя близко составленными столами лицом друг к другу. Они ровесники, им по тридцать восемь. У нее большие глаза, золотая коса вокруг головы, сдержанная строгая речь.

Что в этот день адвокат Дунаева могла знать о Борисе Ройфмане? Может быть прочла уже обвинительное заключение, где на десятках страниц описывались его преступления – взятки, хищения, валютные операции. Наверняка читала газетные статьи. Сейчас, спустя годы, и я нашла их в старых подшивках. Поразилась сходству с публикациями тридцатых годов о врагах народа – тот же оголтелый обвинительный тон задолго до судебного разбирательства, та же терминология. Действительно, будто готовились не к уголовному, а к политическому процессу, в котором обычно адвокату отводилась чисто декоративная роль. И не случайно, видимо, на эту роль выбрали ее. К тому времени уже пятнадцать лет адвокатской практики. Партийный стаж с фронта (сразу после выпускного бала они всем классом пошли на войну). Служила в пехоте, в стрелковом батальоне. Была тяжело ранена – и сейчас, кажется, узнает того немца, который автоматической очередью прошил ей обе ноги.

Одна зажила, а вторую после одиннадцати операций пришлось отнять. Потом училась ходить с палочкой.

Так начались рабочие будни в Лефортовской тюрьме, изучение материалов дела. Борис Ройфман и его сообщники обвинялись в хищении более двух миллионов рублей. У них было трикотажное производство. Не подпольное, как писали газеты, а законное, организованное в лечебно-трудовых мастерских при психоневрологическом диспансере Краснопресненского района. Там работали люди, страдающие нервными и психическими расстройствами. Труд в мастерских давал им возможность заработать, и был своего рода лечебной процедурой, предупреждающей развитие болезни. До Ройфмана в мастерских клеили коробки, конверты, шили мешочки для мелочи. А пришел он – стали выпускать трикотажные изделия: свитера, рейтузы, детские костюмы, рукавички, платки… Я их видела. Эти вещи для многих были предметом зависти.

Но параллельно с легальной продукцией изготавливали и, так называемую, неучтенную, «левую». Сейчас любой хозяйственник смело скажет вам, как еще недавно вынужден был нарушать законы. Борис на наших свиданиях в тюрьме тоже объяснил, почему без «левого» товара ему нельзя было. Дело в том, что, организовывая трикотажное производство на пустом месте, из ничего, заново оборудуя подвалы, арендованные в домоуправлении, Борис однажды преступил закон: ему представилась возможность получить хотя и списанное, но хорошее оборудование. И он купил его. На свои деньги, конечно: тогда банковский кредит ему бы не дали.

Однако, система законов выстроена так, что нарушив один, встаешь перед необходимостью нарушать другие. Затраченные деньги он должен был вернуть себе хотя бы с небольшими процентами. Иначе не смог бы продолжать дело, не на что. Как, например, на законном основании достать сырье для новых машин? На рынке? На бирже? Прямых договоров тогда тоже нельзя было заключать. Остается взятка. А на взятку где взять? Но даже если есть сырье. Это ведь необработанная шерсть. Ее еще надо мыть, чесать, красить, делать нить, из нити – полотно, и только после всего этого – изделие. Требовались большие затраты, не укладывающиеся в общепринятые нормы и расценки. Нужны были наличные, чтобы заплатить рабочим (Борис повышал им зарплату вдвое-втрое). Заплатить торговым работникам, которые за спасибо продавать не будут. «А если не тратить свои деньги, – объяснял мне Борис, – то лучше коробочки клеить и не думать о производстве».