Расскажу…

Например, что такое сыграть Натали Пушкину? Натали Пушкина – великий образ, который мы знаем со школьной скамьи, с определенным как бы уже пониманием, что вот красавица Натали, из-за которой погиб великий поэт Пушкин. Попробуй сыграть это. Вот как сделать ее живой, эту красавицу Натали, из-за которой погиб Пушкин? Как сделать из нее женщину, которая любит, рожает, страдает, ревнует, которую любят, из-за которой действительно готовы драться на дуэли и погибать? Что это за женщина должна быть? Просто так на дуэль не пойдет никто. Плюнет – и пойдет в другую сторону. Разные же есть люди, разные же есть женщины на земле. Жили, живут и будут жить. Что это за уникальная девушка? Что это за уникальная личность? Что это за персона? Со всеми своими чувствами, эмоциями, умом, интеллектом, обидами, проблемами, характером? Какая она? Как ее сыграть?

А тут песня, которую пишут специально для тебя. Он написал несколько вещей, которые были только МОИ. Для меня. Например, «В Средиземном море», которую писали, плывя на корабле мимо острова Корфу. Конечно, эти песни живут и будут жить, они замечательные. Но изначально они были написаны им для меня, для моего праздника.

Этот юбилейный концерт и есть третья моя работа с Ромочкой, больше не было. Но внутренняя связь осталась, и понимание, что в любой момент, когда он скажет: «Ирусь, вот прочитай». Что бы он ни предложил, это будет всегда интересно. Это будет всегда талантливо.

У меня есть очень красивая песня Андрея – «Прощай, прощай». Она мною уже была записана и издана. Но тут вдруг по прошествии лет я стала придумывать совершенно другой ход этой песни, мне сделали другую аранжировку, очень красивую. И захотелось ее совсем по-другому исполнить. Она должна была звучать и по-русски, и по-французски, потому что так было задумано автором. Можно фантазировать, что это могла петь русская женщина, прощаясь с любимым. А может то же самое петь и французская женщина. Точно так же страдать. Скажем, в первом варианте, когда я ее записывала, героиня у меня улетает, бежит от него куда-то во Францию, слышится французская речь за окном или в аэропорту. Я это даже делала, озвучивала. А тут это может быть как лейтмотив.

В общем, я записала новый вариант. Закончила в 11 вечера. Как правило, на студии пишется очень поздно. В 11 у меня два варианта: один громче, другой тише. Один ближе голос, другой больше «тонет» в аранжировке.

Я еду по Тверской. Домой не хочется. Андрюше дала послушать по телефону. Он живет далеко за городом и было плохо слышно. И, как вы думаете, кому я звоню? Роману Григорьевичу. Потому что я знаю, что он только в полдвенадцатого появляется дома. Он снимает трубку. Я говорю: «Ромочка, значит так, я тут недалеко. Я умоляю, мне нужно, чтобы ты послушал и сказал, какой вариант лучше. Завтра отдавать на радио». Он говорит: «Безумная, ну что мне с тобой делать? Я только вошел». Я: «Рома, я подъеду ко двору, а ты спустишься, ну на секундочку». Он: «Подожди, у меня должен быть человек. Я завтра уезжаю, он мне должен принести билеты».

Короче, я врываюсь в его жизнь, ком снежный. Бабах! Неизвестно, откуда. Но это только Рома. Другой бы сказал: «Ну что ты, я сплю, или занят…» Только Рома говорит: «Жди меня!» И я сижу в своем «мерседесе» в его темном дворе. Ходят какие-то пьяные люди, кто-то с собаками гуляет, милиционер прошел и как-то так ко мне приглядывается: стоит какой-то «мерседес» и сидит какая-то девица, простите, «женщина», я про себя как-то уж слишком легкомысленно. Что она тут сидит?

Вдруг открывается дверь подъезда. Выпрыгивает Рома и ко мне: «Сумасшедшая! Ночь на дворе! Спать надо, отдыхать. А тут, понимаешь, песню слушать! Ну, где?» Садится. И я на полную мощность, на весь этот двор врубаю ему первый вариант. Он очень серьезно слушает. Потом второй вариант. Опять слушает. И очень серьезно говорит: «Ирусь, знаешь, в первом такое ощущение, что ты голосом хочешь какую-то тяжелую стену пробить. Прямо пробиваешься. Это нехорошо. А во втором ты вот прямо тут близко кричишь мне, плачешь – и мне так хорошо. Возьми второй».

А на самом деле в первом – голос дальше. Больше тоники в оркестровке. Профессионально. А во втором – голос ближе. Но он объяснял совершенно по-другому. Образно. Как видел он. Я взяла этот вариант.

Вы знаете, о Роме наверняка многие люди могут рассказывать. И каждый будет рассказывать свое. Я, может быть, только сотую часть рассказала о том, что я испытывала, все-таки жизнь довольно долгая. Были разные моменты. Разные ситуации. Попадались ситуации, связанные с моей личной жизнью, когда жаловалась ему, когда было очень плохо. И когда он меня поддерживал. Рассказывал, как надо себя вести. У нас есть целая тайная тема. Я никогда не буду выплескивать это на страницы журналов или книг, потому что это потаенное. Но он, как никто, знает мою душу, мое сердце и все мои внутренние переживания.