Расскажу…

Что сказать? Друг? Наверное, друг. Творческая личность, которая понимает другую, может, похожую? Да, это тоже так. Одно из самых ценнейших, на мой взгляд, достояний или открытий в жизни – это возможность встретить людей, с которыми легко, просто, с которыми интересно, с которыми ты един душой. Это бывает очень редко. И очень ценно. Я счастлива, что Бог мне послал тебя, Ромочка.

* * *

Конечно, я всегда мечтала, как каждая актриса мечтает, быть знаменитой. Это аксиома. Быть популярной. Выступать перед зрителями. Чтобы публика любила, почитала, узнавала. Это то, к чему все вроде бы стремятся.

Разные выступления были за мою жизнь. Представьте, сколько. Когда только пришла в Московский Художественный театр, у нас был подшефный завод «Красный пролетарий». Мы дружили с заводом годами. В чем дружба эта выражалась? Ну, наверное, в том, что давали часть мест для того, чтобы заводчане могли приходить к нам на спектакли.

Еще, конечно, мы на все их праздники устраивали то, что называется «шефские концерты». И эти шефские концерты проходили разными способами. Иногда в их прекрасном Дворце культуры. Там мы выступали много раз. И Тарасова играла. Я даже помню, как они с Прудкиным играли там сцену из «Анны Карениной». Она в своем концертном вечернем платье и в черных перчатках, которые мне потом по наследству достались. Даже сейчас они у меня лежат как реликвия. И все потому, что в какой-то из пьес мне нужны были черные перчатки, они были общественные, из костюмерной, и мне предложили: «Ирина Петровна, а хотите вот перчатки Аллы Константиновны, тарасовские подойдут на спектакль “Перламутровая Зинаида”». Я говорю: «О боже!» – «Или хотите, будем искать новые?» – «Ни за что!» И я их надевала, эти замечательные, из капрона сделанные, на резиночке, выше локтя, черные перчатки.

Я играла на заводе «Красный пролетарий» сцену Сарры с Ивановым вместе с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Он в вечернем костюме, я – в вечернем платье. Представляете, как это сложно – без декорации, последняя сцена в пьесе очень экспрессивная, эмоциональная. И надо было тут же перед зрителем распахивать душу и со слезами, с истерикой, и с гневным монологом кидаться на Иванова.

Надо вам сказать, что школа Художественного театра столь прекрасна и высока, что она предполагает, где бы ты ни выступал, когда бы ты ни выступал, ты всегда выступаешь на полном градусе, и нет разделения такого – скажем, это – для премьерной элиты, а это – для рабочих.

Я видела и как Алла Константиновна играла свою знаменитую сцену из «Анны Карениной», со слезами, на этой крошечной заводской сцене. И я сама выплескивала все, что могла.

Шефский спектакль. Это было нормой жизни. Потом какие-то общие собрания проводились. А еще была придумана бригада коммунистического труда. Конечно, это апофеоз коммунистической жизни и, может, сейчас это немного смешно, но было в этом и хорошее.

Итак, я была членом бригады коммунистического труда. Со мной трудились еще 8 человек. И они должны были работать и за меня. То есть вырабатывать какую-то смену за 9-го человека тоже. Это как-то все искренне делалось. И делалось действительно. А я, в свою очередь, эту бригаду коммунистического труда приглашала на свои спектакли, более того, мы отмечали какой-то общий день рождения в каком-то кафе. Потом у меня была премьера фильма, и в Доме кино я попросила восемь мест. Они пришли ко мне на премьеру. И во всем этом были какая-то дружба и удивительное единение.

Но, помимо этого, были шефские концерты, которые проходили по разнарядке. Днем. В перерыве. С двенадцати до часу. Прямо в цеху была построена маленькая сценка, и на этой сценке мы все играли. Я, в том числе, Чехова. Смотрю, в зале так называемом, сидят в телогрейках засаленных, в косынках. Кефир или молоко – в левой руке, булка в правой. Смотрят на сцену, параллельно жуют. И хлопают с восторгом. Им нравится.

А мы работаем. В вечерних платьях. Сначала это было немного странным. Потом стало естественным. А дальше наступило новое время. Дружба с заводом кончилась. В мою жизнь вошла песня.

Я даже получила приз «Открытие года». Это 92-й, кажется, или 93-й год. Вручали в концертном зале «Россия», где я выходила с песней Андрея Никольского «Ах, как жаль». Записала ее по-французски, мы придумали, как использовать мой французский язык. В первом варианте у Андрея, где по-русски в конце, есть несколько французских слов: «Ах, как жаль, ах, как жаль» («С’est dommage»). Я попросила свою приятельницу, прелестную переводчицу Леночку Кассирову, она сделала французский текст, и я записала эту первую песню. Андрей мне дал первую свою фонограмму, и возникла эта «Се домаж». Ее крутили везде, это было неожиданно – вдруг актриса запела.