Расскажу…

В общем, мы с мамой – две лягушки-путешественницы – летим в Будапешт. Там, конечно, встречает водитель, везет нас в «ИБУС». Там мне выдают пакет: билеты на автобус, который я заказала из Москвы. Времени у меня было впритык: самолет, потом автобус, который едет три часа прямо до нужного места через всю страну. Это потрясающе. Тут же какие-то форинты, чтобы можно было что-то поесть. Я безумно гордая, что еду, везу маму, что-то показываю, что-то по-венгерски лопочу. Ей тоже все очень нравится.

Приезжаем туда, тут же нас встречают какие-то люди, везут в домик, где нас встречает чудная совершенно венгерка. Показывает выбеленную чистую комнату, все удобства, газовую плиту. И на следующее утро мы с мамулей идем к этому озеру. Боже! Вот уж сказка! Все в кувшинках. Прямо в это озеро ниспадают деревья. Летают ласточки. Там почему-то много было ласточек. Все озеро испещрено деревянными перилами, и люди идут уже с утра.

Там специальные раздевалки. Люди кривые, хромые, на каких-то колясках, кто как. И все в это озеро. Над ним пар поднимается. И мы с мамулькой лежим, нам дали шины надувные. Вдруг моя мама шину откидывает, и как пошла по этому озеру. Плывет-плывет. Мне все показывают: «нем, нем». Потом я сама: «Мама, прекрати!» Она мне: «Отстань!» – характер тот еще. Плывет. «Мама, подожди!» А по озеру этому плавать нельзя. Потому что сердце вообще можно загнать вмиг – там очень сильная, тяжелая вода. Горячая. Не для плавания.

Я за маму боялась. Она вышла. Конечно, у нее сердце болело. Я говорю: «Мам, больше этого не делай». Она мне: «Перестань». Она еще была в силе, она у меня удивительно сильная женщина. Веселая, замечательная. «Ой, как чудно! Ой, как хорошо!» Ей все нравилось. А потом мы с ней зашли в кафешку. Маме говорю: «Мамуль, что тебе взять? Что ты хочешь?» Она мне: «Кофе!» И тут потрясающие взбитые сливки с шоколадом. Конечно, сегодня это все есть у нас. Но тогда не было. Для нас это была другая, заграничная, европейская жизнь.

Мы сидели с ней такие довольные, счастливые. Потом шли в домик. Отдыхали. И буквально через какое-то время и мне стало лучше, и ей. В Москву мы вернулись резко, потому что, когда я позвонила домой, подошла к телефону тетя Женя и сказала: «Немедленно домой!» – «А что такое?» – «Немедленно, ничего Кате не говори!» – «Что?!» – «У нее все сгорело. У нее пожар». – «То есть как?! А как тетя Сима?» – «Тетя Сима, слава Богу, живая». – «А как Лялька?» Лялька – это мамина любимая кошка. «Жива!» И мы, как шальные, помчались в Москву. К пожарищу. Но это уже другая история.

А через какое-то время (беда не приходит одна, это правда), буквально через несколько месяцев, у меня раздается звонок. Звонит сестра Ани Берец и говорит: «Ирина, беда. Аня разбилась на машине». Надо сказать, что, когда я уже уезжала из «Хевиза», мы встретились с ней. Очень коротко, но встретились. И она мне с гордостью сказала: «Я наконец начала учиться на “Жигулях”. Все, хватит ездить с шофером. Я буду ездить сама!» Я говорю: «Анечка, это очень трудно. У тебя жуткая, сумасшедшая работа. У тебя всегда водитель. Зачем тебе?» – «Нет, я хочу сама!»

Она рано утром вскочила, была ранняя весна, и ей нужно было ехать в другой конец страны, далеко, чтобы обязательно снять там репортаж, провести переговоры. Сама – за руль. Дорога была частью гладкая, а частью еще со льдом, и грузовик в нее. Насмерть.

Я, конечно, немедленно собралась и полетела туда. Как сейчас помню, все в той же норковой шубе, за которую все-таки как-то отдала долги. Огромный букет роз, запакованный в целлофан, купила здесь, потому что летела сразу же к похоронам. Надела черную большую шляпу. Траурную. Черный платок. Мне очень хотелось быть красивой. Аня это всегда любила и всегда замечательно одевалась. Все понимали и знали, что едет ее подруга, актриса, и я должна быть красивой даже в такую траурную минуту.

Приехала. Сразу же меня привезли к ним домой. Янош потерянный. Дети все бледные. Одеты в черное. И я вхожу в ее комнату. И что меня больше всего сразило – я еще раньше этого не знала – я еще не теряла своих близких – ее комната, ее кровать, сброшенное одеяло, тапочки, ничего не убрано, как будто она живая, как будто она здесь. Все как было. Только все собираются на похороны.

Меня это совершенно перевернуло. Весь этот ее дом. Потому что она не так давно его получила. Сколько раз, когда я приезжала, она со мной советовалась, как что поставить, мы даже мебель вместе расставляли. Все родное, все близкое!

И вот мы садимся и едем на эту траурную церемонию. У Уильямса в «Татуированной розе», в которой играю уже сто лет, есть сцена, когда умирает мой Розарио и моя героиня кричит: «Нет-нет-нет-нет-нет!» – не верит в это. Но входит его другая женщина, которая его любит, и Уильямс написал удивительно точно: она садится, смотрит в пространство и говорит одну фразу: «Увидеть… Только увидеть…»