Расскажу…

И вот наконец вечер, и наконец премьера. Открытие Недели советских фильмов. Наконец-то объявляют, что сегодня к нам приехали из Советского Союза звезды советского кино, все очень красиво, звучит и по-английски, и по-французски, и по-испански, на всех языках. Я счастлива, все камеры снимают, зал неистовствует. Потом выходит Озеров, кричат ему, потом кричат Ростоцкому.

Ощущение невероятного праздника. Этот праздник, конечно, сопутствует твоей жизни, твоей профессии, когда тебе что-то удается, и когда тебе кажется, что вот это то, ради чего ты создана на этой Земле. Это то, ради чего ты стремилась к этой профессии. Но это очень краткий миг. Он бывает не у всех и не всегда. У меня – был. Мне казалось, что вот оно – то самое, чего я достигала, и хотелось сказать: «Остановись, мгновение!» В этот миг – да. А через секунду могло быть совершенно другое. Тут же какие-нибудь беды или неурядицы. Что-нибудь обязательно случалось. Слава Богу, в тот раз ничего.

А дальше мы поехали в дом Хемингуэя. Я не могу вам передать, что испытала, когда вошла туда. Потрясающий сад! Замечательный, даже не знаю, как назвать, какой-то скворечник. Как у меня из вагонки построенный, так и тут. Такая избушка на курьих ножках, где надо очень высоко по лестнице подниматься. И вот там, наверху, одна комната. Это его кабинет, в котором окна выходят на разные стороны. Если бы я была писательницей, я, наверное, на этой территории такой же скворечник сделала бы. Вот туда он забирался, более того, у него был не письменный стол, а что-то типа конторки или дирижерского пульта на трех ногах – такое же было у Пушкина, – за ним можно работать стоя и писать.

Он был ранен и у него была больная спина, поэтому лежал он на деревянной кушетке, и такие же кресла – у бассейна. Вокруг – огромное количество зелени. Это Куба. Мокро. Какие-то лианы. Какие-то кусты неповторимые, я таких никогда не видела, где ярко-зеленые листья, толстые-толстые, сочные-сочные, набрякшие, мясистые. Я оторвала три таких листочка и сунула себе в сумку – на память. Потом спросила у кого-то из тех, кто с нами шел: «Скажите, если этот листочек опустить в воду, он даст корешок?» – «Даст, только надо прийти в гостиницу и сразу же в стакан с водой».

Я приехала в гостиницу и поставила в стакан с водой эти три листочка. Вечером мы ходили в знаменитый гаванский ночной клуб, где кабаре фантастическое и шоу, которого я никогда больше нигде не видела, по тем годам в нашей стране это невозможно было где-то увидеть. В каких-то удивительных перьях, в каких-то бикини из блесток кубинки с потрясающими светло-коричневыми телами, с невероятными ногами устраивали фантастические танцы. Живой оркестр, живые певцы, живые танцоры, которые танцевали между столиками, прекрасное световое-цветовое решение. Для меня это было абсолютным откровением. Я поняла, что перенеслась в какой-то совершенно другой мир, мне хотелось выскочить к ним на сцену, танцевать румбу и все латинские танцы, тем более я тогда могла танцевать часами.

А наутро нам нужно было лететь. Я взяла эти три листочка, завернула в мокрую вату, в целлофановый мешок, завязала и убрала в сумку. А в Москве на таможне написано – нельзя провозить еду иностранную, что-то еще и растения. И вот я стою, и, да простят меня наши таможенники, думаю, что же мне делать – неужели эти листочки из сада великого Хемингуэя, которые я сорвала в надежде, что они приживутся и, может быть, дадут ростки на нашей московской земле, сейчас придется выбросить?

Но таможню я прошла спокойно, принесла листочки домой, поставила на окно, и что вы думаете, через несколько дней один засох, второй засох, а от третьего белая вереница корешков вниз в воде поползла. Я подождала еще неделю, потом купила горшок с землей и посадила. И, о боже, у меня за несколько лет на Тверской, на этой совершенно загазованной территории, на окне распустился этот фантастический цветок! Который жил у меня несколько лет. И я понимала, что часть великого Хемингуэя каким-то образом перенеслась сюда. Это ощущение было невероятным. Более того, я с гордостью об этом рассказывала всем журналистам, которые брали у меня интервью, его фотографировали.

Через какое-то время цветок все-таки погиб, как только у меня начался ремонт. Ремонт – это всегда беда. Она выражается во всем, даже цветы этого не выдерживают, а уж тем более люди.

Так закончились кубинские впечатления. Но продолжилась моя история, моя звездная дорожка поездок, и дальше она пролегла опять же в Латинскую Америку. В другую страну, под названием Мексика.

Мне предложили туда полететь буквально на неделю. Огромная честь и гордость – представлять свою страну на Неделе советского кино. Но я работала в театре, вела репертуар, сейчас несколько составов – это норма, тогда – нет. Или ты играешь роль сам – или ты ее теряешь. Такой был подход.

Я прихожу, естественно, к директору. Показываю письмо от Госкино. Он говорит: «Я поговорю с Ефремовым».