Рассказы

Буря равноденствий

1. Каждый мужчина и каждая женщина — э то звезда.

Пульсирует Проксима Центавра, девушка–звезда; миг — и ее поверхность, обычно темно–гранатовая, вдруг взрывается; алые всполохи пробегают по ней, все более сильные, более яркие; угаснут они через час или два; вернутся часов через шесть. Проксима Центавра, одна из трех сестер (Ригель, Бунгула, Толиман), пульсирует постоянно; она дышит; она живет, эта звезда.

«Звездочка–звезда, красные глаза», — ласково звал ее адмирал Ф. Вифсайд, будучи в состоянии алкогольного опьянения; в такие минуты адмирал становился весьма лиричным.

«Мерзкая, вонючая звезда, — злобно говорил поутру тот же адмирал. — Не надоело светить своим рылом? Когда ж ты отстанешь от нас?»

В то утро ответ был таким: через 368 земных дней — число это адмиралу сообщил астроном Р. Капелла. Адмирал расстроился и приложился к большой мятой кружке. В кружке был чай. Пора бы уже бросать пить, и курить тоже; адмирал давно это осознал.

2. Снят покров сонма небес.

Адмирал Ф. Вифсайд был общечеловеческим лидером, выше, чем какой‑нибудь президент или арабский шейх; адмирал командовал Роем, огромным флотом, что плыл от погибшей уже Земли к Проксиме Центавра; на темных палубах Роя скопилось все выжившее человечество. Люди бежали от пространства Росси. Пространство это поглотило Землю и теперь ширилось, растягивалось, раздвигалось — все дальше и дальше, и вот уже поглотило оно Солнечную систему; и все больше астероидов, комет, космического мусора пропадает в нем, в этом пространстве, в жадно разинутой пасти. Там время плавится, течет; и тоннами жидкой материи оно низвергается в бездну; три измерения умножаются, и вот уже их не три, а девять, восемьдесят один, больше. Безумие. Бог, не в силах покинуть небеса — погиб, затерялся в пространстве Росси; святой свет померк, и теперь лишь Дитя хранило Рой. Дитя — маленький человечек, что вылупился из золотого яйца — жило теперь на палубе Тринадцатого Звена, последнего из череды Звеньев Роя; командовал этим Звеном контр–адмирал Джулиан Барнс, коротко стриженный мужчина с усами–сигарами. Сын Барнса, Максимилиан, много времени проводил с Дитем. Макс сажал его на колени и рассказывал разные истории; Дитя слушало и после выносило свои суждения. Часто суждения эти были глупы. Макс в таких случаях смеялся и качал головой; Дитя вздыхало, а после тоже начинало смеяться — хек–хек, хек–хек — странно, не по–человечески, а словно по–птичьи. Макса подобное не беспокоило. В конце концов, Дитя и не обязано походить на человека.

«Я называю его Джош. Просто Джош, и безо всяких там «Дитя», «Сын» или «Великий». Джош, и все тут. И ты называй его так. Ему понравится, вот увидишь», — говорил Макс своей подруге Бренде; Бренда жмурилась от страха и благоговения; Бренда стеснялась говорить с Дитем.

Прошли годы, и Макс вырос. Месяц назад ему исполнилось уже восемнадцать лет — и он предложил Бренде поселиться у него в отсеке. Бренда согласилась. По правилам Роя, они стали мужем и женой; Бренду стоило теперь звать «госпожа Барнс» — как и покойную мать Макса. «Госпожа Барнс» умерла давным–давно; тело ее выбросили в холодный космос. Отец тогда не пролил и слезинки. Сберег репутацию, так это называется.

«Госпожа Ба–ааа–арнс!» — выл тогда Кейв, отцовский порученец, а может, и секретарь; он громко плакал, размазывая сопли по лицу.

Наглость какая, думал маленький Макс. Все знают, что Кейв ненавидел госпожу Барнс. Что теперь рыдать? «Мерзость," — подумал Макс. И внезапно расплакался.

Но то было давно.

Сейчас же все хорошо.

— Мыслишь позитивно/это правильно/не стоит угнетать себя плохими воспоминаниями, — отметило Дитя.

Макс вздрогнул, отгоняя непрошенные мысли — и тут же рассмеялся.

— Подловил ты меня.

— Не беспокойся/это еще повторится/много–много раз, — ответило Дитя.

Макс и Бренда сидели на одной кровати. Напротив них — заняв кресло — устроилось Дитя; все тот же маленький золотистый человечек из Максова детства, столь же мудрый и глупый одновременно.

— Много раз, говоришь? — протянула Бренда. — Как‑то гнетуще звучит.

Дитя смолчало, видимо, обдумывая ответ.

— Почему? — спросил вместо него Макс.

— Потому что.., — Бренда неопределенно взмахнула руками. — Не знаю, как точно объяснить. Но попробую. Эта формулировка — «повторится много раз» — несет в себе намек на время. А время само по себе намек. Время говорит о том, что мы смертны. Что мы однажды умрем. А это неприятные мысли, неприятные намеки… ну ты понял меня, — закончила Бренда. — Ведь понял же?

— Понял, — сказал Макс, и притянул ее к себе. — Почему же и не понять?

Со смехом Бренда оттолкнула его.

— Дурак!

Пока они возились на постели, Дитя наконец‑то сформулировало свою мысль.

— Бренда, пожалуй, права/но думаю, есть еще один фактор, что делает фразу некомфортной/это намек на однообразие — «повторится»/одной из сильнейших фобий является страх скуки/вы знали это? — Дитя воздело палец к потолку.

— Глупости! — заявила Бренда.