Рассказы

Не помня себя от ярости, Оллерт закричал, забился в кресле и сумел даже перевернуть его. Однако зажимы держали крепко. Оллерт не мог освободиться. Глазами, налитыми кровью, он смотрел на первого Кайво.

«Это задание Новой Земли. Мы уничтожим расу Кайво и принесем мир в галактику!»

Помог тебе этот мир, ага.

Вот ведь болван!

Оллерт осознал, что плачет, и от этого разозлился еще больше.

— Реальность изменчива. Вы можете ее изменить. Принять чужую реальность. Обмануть причинно–следственный закон, — сказал Кайво.

— Я убью тебя, — прошептал Оллерт.

— Не сомневаюсь, — мелодично произнес Кайво. — Хотите, покажу кое‑что?

И, не дожидаясь ответа, он снял маску. Под ней оказалось лицо Сэдвина.

Оллерт молчал; изумление парализовало его.

— Реальность изменилась, — сказал Кайво. — Вы допустили возможность, что ваш покойный друг жив и каким‑то боком относится к Кайво. И в вашей реальности это допущение стало правдой.

Оллерт догадался, что над ним просто насмехаются, и стал кричать.

Он кричал до тех пор, пока Кайво не ввел ему некий препарат, лишавший возможности двигаться. Затем Кайво осторожно отнес Оллерта на его же собственный корабль; орудуя манипуляторами, включил все системы жизнеобеспечения — а после, попрощавшись с бессильным Оллертом, отправился к себе на корабль.

Вскоре корабль Кайво отстыковался и улетел.

Дата была — 12/02/243.

Общегалактическое время — 00:17 по Гринвичу.

…Оллерт вскоре вновь обретет возможность двигаться.

Альпинист

На второй день подъема у Бартона исчез мизинец.

Бартон заметил это не сразу. Проснувшись, он сложил спальный мешок и сел завтракать. Из рюкзака появилась банка консервированных бобов, затем бутылка с водой. Пытаясь управиться с консервным ножом, Бартон осознал, что левая рука плохо слушается его. Ощущение было непривычным. Встревоженный, Бартон поднес ладонь к глазам. Так и есть: левый мизинец истаял за ночь. Раны не было, лишь гладкая кожа, обтягивающая сустав. Словно пальца никогда и не существовало.

Бартон встревожился. Разумеется, он знал об опасностях, подстерегающих альпиниста во время подъема на Гору. Но это была его мечта — подняться хоть на сантиметр выше, чем другие, побить рекорд, поставленный Рамси Дженевеллом. Бартон начал грезить об этом еще в школе, в начальных классах. Его обогнали. Некто Фредрик Лоу поднялся на пятьдесят три метра выше Дженевелла; Бартону в том году исполнилось шестнадцать.

Подступиться к Горе Бартон смог только в двадцать пять лет. Туда не пускали кого попало — требовалось разрешение от Совета альпинистов. Большая часть сбережений Бартона ушла именно на эту маленькую желтую бумажку; сейчас она лежала у него в кармане.

Стоя перед Горой, Бартон чувствовал благоговение. Сверкающей антрацитовой иглой она поднималась вверх, пронзая небеса, уходя в космос, куда‑то в запредельные, пустые дали, где нет места людям. Существ, что порой спускались с Горы, безжалостно истребляли: иррациональный страх перед ними был слишком велик.

Бартону не хотелось бы встретиться с чужими.

Он проверил рюкзак — вроде не болтается, плотно сидит — затем вздохнул, пробормотал «С богом!» и утопил кнопку подъема. Ноги оторвались от земли. В желудке что‑то перевернулось.

Двигатель, вшитый в рюкзак, использовал магнитное поле Горы. Бартон плавно скользил вверх.

На этом этапе особых усилий от самого альпиниста не требовалось, и Бартон вертел головой по сторонам. Для начала он бросил взгляд через плечо, посмотрел на серое небо, затянутое облаками, потом извернулся и все‑таки смог разглядеть землю. Городок и все его жители были у него как на ладони. Лес казался зеленым пятном. Удивительно. Бартон не мог оторвать взгляда от этой панорамы до тех пор, пока она не слилась в единое разноцветное пятно.

Облачная зона осталась позади, и теперь в спину Бартону светило солнце. Здесь, в этих высотах, воздух был разреженным. У Бартона закружилась голова, и он приложил к лицу кислородную маску. Она работала идеально: Бартон мгновенно ощутил комфорт и спокойствие. Словно он сидел у себя дома и попивал кофе на диване.

«Не так уж это и сложно», — решил Бартон. До этого он взбирался на другие горы, и ощущения от подъема были примерно те же. Он почувствовал легкое разочарование.

Солнце закатилось за горизонт, и стало темно. Мир вокруг Бартона начал таять. Продолжать подъем в темноте было совсем небезопасно, поэтому Бартон сделал привал на одном из выступов. Он посидел немного, наблюдая за метаморфозами ночи, потом завернулся в спальный мешок и заснул. Ему снилась какая‑то чепуха.

А на второй день его мизинец истаял, и у Бартона возникло острое желание вернуться обратно.

Но это было бы глупым поступком. Все то, что Гора забирала у альпиниста, она возвращала только после прохождения определенной точки. Бартон прикинул, что нужной высоты он достигнет на четвертый день.

Кислорода в этих местах уже не было, но после ночи, проведенной на Горе, Бартону он уже и не требовался. Ноздри его, как оказалось, закрылись; он понял это, когда смахивал пот с кончика носа. Ноздри заросли гладкой плотной кожей. Престранное ощущение.