Рассказы

Конечно, если б эта З.К. заговорила со мной по-человечески, я бы, может, и не стал настаивать на полтиннике. А может, и стал бы. Не я виноват, это все круговорот денег в природе. Мне приходится выжимать деньги из «Ягодки», с тем чтобы все до копеечки отнести хозяйке, кандидату наук, между прочим; из нее, как я понимаю, выцеживают денежки ее недоросль-сынок с юною супругой, которым она приобрела кооператив; сынкова жена третий год поступает в иняз и платит приличные бабки репетитору, а у того, поди, есть дети, которые, вполне возможно, ходят в мою «Ягодку». Таким образом, все как будто справедливо, но я не могу удержаться от мелкой мести: всякий раз, когда я заявляюсь к хозяйке (она живет у сестры, а мы с Людой в ее квартире), я отсчитываю ей деньги, как кассир райсобеса: медленно, торжественно, угрюмо, трояки, пятерки, десятки, пересчитываю, мусолю в руках, а она конфузливо лепечет: «Все верно, Петр. Ну что вы, право…», а когда я ухожу, должно быть, набрасывается на эти деньги, сгребает их в кучу и прячет в бюст, чтобы сестра не углядела — сестре она называет сумму, вдвое меньше той, что мы платим.

Начался антракт. Люда ушла в фойе, а я остался, и та симпатичная тоже сидела на месте, читая программку (что можно читать так долго?). Я уже хотел у нее спросить об этом, как прозвенел звонок и в зал стали возвращаться люди. Оказалось, многие вернуться не пожелали. Им хватило. Не дождались, пока добро начнет торжествовать. И Люды не было. На сцене герой, старший брат, страдал по какой-то якобы красавице-лаборантке (из нашего переднего ряда было видно, что она ему в матери годится), а младшего не было, и я связал его отсутствие с Людой. Мне стало мерещиться, что Люда в антракте пробралась к этому своему читателю в гримерку, сидит там, кокетничает, курит, хотя я ей это делать не разрешаю. Я уже хотел ринуться из зала, как увидел крадущуюся по темному проходу Люду. Увидев ее, я встал и демонстративно пересел через несколько кресел на освободившееся место рядом с «Клема». Я чувствовал, как Люда непонимающе и затравленно смотрит на меня. Я смотрел на сцену. Так мы просидели весь второй акт, спектакль окончился, я долго хлопал героическому очкарику, а когда стал пробираться из ряда мимо Люды, не замечая ее, она всунула мне в руку две маленькие шоколадки и пирожное «картошка», и я все понял: моя бедная девочка не сидела в актерской гримуборной, а стояла в большой голодной очереди за деликатесом для меня. Я поднял Люду и прислонился лицом к ее плечу. «Прости», — сказал я. Люда деревянно кивнула. «Ей богу, прости, — настаивал я, — снова померещилось…» Люда высвободилась и пошла вперед. Я пошел за нею, смяв в кулаке пирожное и шоколадки. На улице она не заплакала, хотя всегда плакала, когда я обижал ее, несправедливо подозревая. Я развернул шоколадку и скормил ее Люде. Я развернул вторую, она отвела мою руку. Она была несчастна со мной.

В этот же вечер к нам должны были прийти гости по случаю старого Нового года.

Тренькнул звонок. Люда пошла открывать, и на нашу тесную кухоньку ввалились розовощекие, нарядные Леша и Виктор с Риммой.

— Ах нет, пусть меня хозяин раздевает, — пропела Римма своему медведю-мужу.

Я поднялся, снял с нее шубу, и в кухне сразу запахло галантереей; я решил на этом не останавливаться и принялся расстегивать на Римме бордовое велюровое платье со всякими излишествами на нем. Римма, хохотнув, ударила меня по рукам и сказала, чтоб я не увлекался. Люда тушила капусту и одновременно месила тесто. Мы выпили за исполнение желаний, а потом за всех хороших людей, причем Леша глотал рюмку за рюмкой, как аист лягушек, Римма только пригубливала и махала ладошкой себе в раскрытый рот, а Виктор пил сосредоточенно и с чувством, цепляя из банки самые большие маринованные грибы.

Мы говорили о том, что все — и я, и Виктор, и Леша, и даже Римма — все мы люди незаурядные, талантливые, и если б не провинция, и если б благоприятные обстоятельства, из нас бы кое-что вышло.

— Кое-что, — со значением произнес Леша.

Я поносил фотовыставку, открывшуюся в здешнем Доме офицеров, где только четыре снимка можно было назвать приличными, да и то два из них были моими.

— Сюжет, — объяснял я моим друзьям, — не главное. Сюжет представляет интерес только для обывателя. Даже свет — тьфу. Можно насобачиться со светом. А главное — чтоб философия была, вот что в нашем деле наипервейшее.

— Чушь! — Леша стучал себя по колену. — Чушь говоришь, Петро! Ты в любую дыру воткнись взглядом, и через пару минут тебе начнет казаться, что она символизирует целый мир. «Дерево» Лозового я видел — ерунда! Какая тут философия, все на поверхности. А вот твои старики, идущие по туннелю, — это да! Там мысль, настроение, мороз идет по коже. Тебе надо бы персоналку устраивать. А главное — рвать когти из провинции, она губит, гу-бит! А ты, Витя, не спорь. Ты, Витя, на глазах меняешься, диплом механика забросил, такси водишь, а для чего? Жизнь, она не в этом! Жизнь-то…