Рассказы

уверял меня бодрый наступательный голос певца, а я ему не верил, сытый голодного не разумеет, тебе-то хорошо, тебе-то, может, и лучше будет, зубы у тебя не болят. Я увидел, как больные, сидевшие под дверями хирургического кабинета, умильно заулыбались, потянулись на голос певца-оптимиста, греясь у него, как у костерка. Добрая старушка прибавила звук. Из входных дверей показался румяный кожаный шофер стоматологической «скорой помощи» и тоже навострил горящее с мороза ухо. Я взял из рук старушки свое пальто и пошел отсюда прочь.

Невидимый червь точил мои зубы. Червь подтачивал мое мужество. Надо было вылечить зубы, чтобы не утратить способность кусаться. А то я совсем ослаб, и директор Дома юного техника стал влезать в мои дела и даже намекнул, что я ворую фотобумагу. Я не ворую, а кое-что иногда прихватываю. Я сказал ему первую половину фразы, и он ухмыльнулся. Он сообщил мне, что не вчера на свет народился. Я с ним согласился — не вчера, и даже не позавчера, и не каких-нибудь шестьдесят лет назад, то есть давно пора бы на пенсию. Он сказал, что я хамлю, покачал лысой головой и ушел. Мне вдруг стало жалко его, ведь в самом деле старик, а куда ему на пенсию — дома у него никого нет, никто не согреет ему чаю, как мне Люда, я хотел догнать его и извиниться, но передумал. К тому времени у меня начал сильно болеть зуб. А у Люды появился человек.

Она так и сказала: «человек».

Я сказал: «Нет».

Она настаивала на человеке.

Я ударил ее. Она схватилась за щеку, пошла в ванную и заперлась. Я принялся выбивать дверь. Люда сидела на краю ванны, запрокинув голову, чтобы остановилось носовое кровотечение. Она сказала, что это ничего не изменит. Я вдруг понял, что «есть человек» — это не в моем понимании слов, а в ее, то есть она с ним не спала, а просто он ее провожал и говорил всякие слова, пока я отсутствовал дома. Я спросил Люду, так ли это, она передернула плечом. «Оставь меня». Я хотел встать перед нею на колени, но подумал, что эта мизансцена уже переиспользована в нашей драме. Все уже у нас было: и колени, и цветы запоздалые, и жизнь, и слезы, и любовь, все, чего не было у нее с тем, с человеком.

— Ты больше не любишь меня? — спросил я.

— Да, — сказала Люда.

— Да в смысле нет? — сказал я.

— Нет, я больше не люблю тебя, — подробно ответила Люда.

Я подождал, не скажет ли она еще что-нибудь, но она не сказала, ни что устала от меня, моей грубости и непонимания, ни что я погубил ее жизнь, а ушла на кухню разогревать мне ужин. Я оделся и выскочил на улицу. На морозе зуб разболелся еще сильнее. Я вернулся в дом. Люда разговаривала по телефону. Я понял, что она говорит с человеком, и попросил у нее трубочку. Люда трубку не дала, я отнял ее силой.

— Алло, — сказал я, — это Людин муж. Как, простите, вас величать?

В трубке закряхтели, потом заносчивый молодой голос сказал:

— Сергеем.

— Вот что, Сергей, приходите к нам, а? — предложил я.

Люда вздохнула и отвернулась с опущенными плечами.

— Сейчас поднимусь, — сказал Сергей, — я звоню из автомата у вашего дома.

— Вот и чудесно, — сказал я. — Валяй, поднимайся.

— Не нужно все это, — слабо сказала Люда.

Когда я открыл ему дверь, то почему-то сразу успокоился. Он был таким, каким я представил его по голосу: юным, большим и серьезным. В его лексиконе не было словечка «секс». Он посмотрел на меня без вызова и без робости, а когда увидел Люду, то просиял так широко и безудержно, что у меня внутри что-то дрогнуло. Но Люда не ответила ему и не улыбнулась, она обеспокоенно посмотрела на меня.

Я понял, что, поднимаясь к нам, он и не думал обо мне, о том, что я могу его побить, а думал о Люде и пришел не затем, чтобы предъявлять какие-то права на нее, а просто потому, что она позвала его через меня. Он не брал меня в расчет. Я увидел, что он любит ее, но не мог понять, как к нему относится она.

— Вы хотели видеть меня, — наконец сказал он ей, не дождавшись от меня никаких объяснений. Он смотрел на нее.

— Нет, это мой муж позвал вас, — тихо произнесла Люда.

И тут я понял про нее все, и мне стало страшно, как никогда. Моя Люда была моей случайно. Я мало звал ее на «вы». Я мало с ней церемонился. Я высмеивал в ней именно то, за что любил ее.