Рассказы

Когда он вернулся, то обнаружил, что прошло довольно-таки много времени, потому что ребенок в ползунках и летней белой распашонке уже стоял на четвереньках в кровати. Теперь на вид ему было месяцев шесть. Он поднырнул под картинкой, подвешенной вместо погремушки, обернулся к ней, потянул руки, но не коснулся. Пока Крылов наблюдал за ним, он ни разу не прикоснулся к картинке, подползал к ней то с одной, то с другой стороны, но не трогал. Один раз даже отдернул пальцы. Крылов присел на тумбочку, разглядывая комнату. Перпендикулярно к детской кроватке стояла тахта, покрытая цветной махровой простыней. В углу у окна — черно-белый телевизор на ножках. В другом углу — круглый стол, покрытый старой золотистой в павлинах скатертью, на нем громоздилась вымытая посуда, пустые бутылочки. Посередине стола — пустая ваза в виде лотоса. Ребенок стал дуть на картинку и развернул ее прямо на Крылова. Издали, по какой-то обтекаемости красок и композиции, можно было принять ее за икону, но что на ней было изображено, этого Крылов разглядеть не мог. Снова вошла прежняя женщина с тазом белья и стала развешивать его перед носом у Крылова. Мелькнуло ее нахмуренное лицо, и она скрылась за занавесом. Крылов прислонился к прохладному стеклу и прикрыл было глаза, но снова удивленно раскрыл их: на трюмо лежали две шпильки.

Крылов проснулся от чьего-то взгляда, который почувствовал на себе; бывало, он не слышал, как в квартиру входила Варвара, но всегда просыпался от ее взгляда. Это была не Варвара. В комнате было бы темно — за окном светил месяц, — если бы не постоянный источник света, зеркало, где был все тот же час дня, такие же были тени. Он поднял голову: ему показалось, что ребенок, стоящий в кроватке, в эту же секунду отвел глаза и скосил их на соску, которую держал во рту. С упорным выражением лица ребенок то всасывал соску вместе с колечком, то выплевывал изо рта, становился на четвереньки и снова подхватывал ротиком. Казалось, он делает вид, что не видит Крылова. Вошла женщина с бутылочкой в руке, легко подхватила ребенка и села с ним на тахту. Он уютно лег в ее руки. Крылов сложил руки, точь-в-точь как она, будто сам обхватил ребенка. Когда-то и у него был ребенок, но Крылов никогда не держал его в руках, никогда не видел его, а когда бывшая жена в трудную для себя минуту позвонила ему и попросила посидеть с ребенком, он отказался: ему не хотелось привязываться к сыну этой женщины. Это было давно. Женщина в зеркале, похоже, вскрикнула, дернулась, у ее ног появилась лужица. Она вздохнула, продолжая держать бутылочку. Белое в ней перетекало в ребенка. Покормив мальчика, она, не глядя, поставила бутылочку на стол и увидела, что ребенок уже спит, уткнув кулачок ей в грудь. Она вздохнула, откинулась на спинку тахты, глядя перед собой широко раскрытыми глазами, и вдруг сомкнула их и открыла рот. «Заснула, — огорченно подумал Крылов, — малец может свалиться». Он все еще держал свои руки сомкнутыми, даже когда женщина разомкнула свои и одну руку положила под голову. Ребенок не свалился с ее колен, его как будто кто-то поддерживал. «Уж не я ли?» — мелькнуло у Крылова.

Он стал рассматривать женщину. Пожалуй, она была красива, но в ее красоте было что-то агрессивное, властное: крупные точеные ноздри, какие бывают у людей, легко воспламеняющихся и легко гневающихся, серые, грубые волосы, высокий нахмуренный лоб, матовые впалые щеки. Видно было, как под ее смуглыми, выпуклыми веками перекатываются глазные яблоки. Странно, что эта женщина не вызывала в нем раздражения и злобы, которую прежде они в нем вызывали, жестокие и недалекие существа, присваивающие себе мужчину, запиравшие его в своем лоне, как ребенка, которого в конце концов рожали, но если детям они оставляли право родиться, то мужчинам — нет, как те ни пытались вырваться на свет божий. Они заглатывали мужчин, как удавы, сначала — голову, прежде всего голову, потом полтуловища с сильными руками и сильной грудной клеткой, и изо рта у них торчали только мелко сучащие в воздухе ноги. С Крыловым однажды такое проделали. По его гаснущей памяти, как птица, пронеслось какое-то воспоминание, но, не достигнув сердцевины, исчезло.

На другой день ребенок пошел. Это случилось при Крылове, женщины в комнате не было. Мальчик сидел в манеже и катал по коврику деревянное яичко. В комнату вошла толстая старуха, покосившись на ребенка, что-то ему сказала, пощупала его ползуночки, не мокрые ли, потом стала ходить по комнате, иногда закрывая ее своей жирной спиной. Потом выдернула откуда-то прежде невидимое кресло и села в него, жуя картофель из пакета. Задрав голову, она потрясла над пастью пакет. Протянула руку и взяла со стола бутылочку, вылила каплю себе на ладонь, попробовала языком и вытряхнула в себя белую жидкость целиком. Ушла.