Рассказы

- Без благословения и человек не родится.

- То-то девок наших, должно, дюже все благословляет кто-то, что они каждый год в конопях рожают,- сказал кто-то из молодых.

- Бреши еще больше... На какое дело едешь, а язык без привязи.

- Нету благодати...- сказали старушки,- нету!..

Приехали в поле, выпрягли лошадей из телег с семенами и откинули веретья, под которыми лежало тяжелое, гладкое зерно.

Старушки стали доставать из узелков просвирки, желтые копеечные свечи. А молодежь села на рубеже покурить.

- Эх, машину бы сюда хорошую,- сказал Николай-сапожник,- раз проехал готово. Тут бы до самого нутра ее взворочали, поневоле родила бы.

- Бывало, как с иконами да со звоном пойдем по ней всем народом,- говорила старушка Аксинья, вдова Тихона,- в небе жаворонки поют, в лощине ручейки журчат, солнышко играет, а тут Христос воскресе. Как посмотришь, бывало, на нее, на землю-то, так и зарадуешься. А теперь чтой-то словно и нет радости.

- Какую же тебе еще радость надо,- сказал солдат Андрюшка,- по две палки тебе дали, лишних пять четвертей сгребешь, свинью выкормишь да портки сыну сошьешь, а то у него все огузья уж прогорели.

- Нам, брат, этой радости не надо,- отозвался Николай,- а вот с силами соберемся да машину поставим, тогда твоего бога силком работать на нас заставим да барыши гнать... А то вы со своей радостью каждый год с пустым брюхом да без порток сидите.

- Нет, батюшка, бога машинкой не поймаешь, сколько ни лови. Все промеж пальцев выскочит. Не в том месте ловишь.

- Ну да, заладил свое...

- Да уж что ж там, вы до всего дошли. Заместо навозу порошками какими-то стали посыпать. Прежде за такие дела ловили да били чем попадя.

- Только об этом и стараются, как бы бога обойтить. Лучше порошком каким ни на есть посыплю, а уж богу не поклонюсь.

- Не очень-то об нем думают теперь. Бывало, в поле без молитвы и не выезжают, а теперь лошадь у него с борозды свернула, а он ее матом; так надо всем полем и стоит.

- Веселей выходит... Убираться бы вам пора под березки,- сказал Андрюшка, кивнув головой в сторону кладбища.

- Мы-то уберемся, нас господь не забудет,- отвечал Софрон,- на ней, матушке, с молитвой работали, в нее и ляжем.

- И хорошее дело. И вам покойней и людям просторней...

Когда начали сеять, старушки раскрошили просвирку и крошки побросали на новую землю, а свечку прилепили на грядку телеги перед иконкой и зажгли.

Пламя свечи, почти невидное в свете утреннего солнца, горело не колеблясь. И над полем, в свежей синеве небес, пели жаворонки.

- Сколько лет уж не делали так-то, не перепутать бы...- говорили старики, с надеждой следя глазами за проворными руками старушек, которые уверенно делали свое дело.

Даже молодые на время как будто присмирели,- столько было торжественности и уверенности в движениях старушек. Только Николай не удержался и сказал:

- Скорей кончайте свою музыку-то. Дело делать надо, а не чепуховину разводить. Яиц тухлых зачем-то притащили... Что ж, у тебя и куры, что ли, святые?

Никто ничего не ответил. Старушки, не обращая внимания, заканчивали молитву. Молодежь сидела и курила на травянистом рубеже с прошлогодней жесткой травой, через которую из сырой весенней земли уже пробивалась нежная молодая травка.

Кругом синели и сверкали в утреннем блеске освобожденные из-под снега поля. Вверху свежо синело небо, а на нем четко вырисовывались красноватые ветви берез с надувшимися тройчатыми почками и пробивающимися, туго сложенными пахучими листочками.

Было тихо. Концы полотенца, на котором стояла в семенах икона, едва колебались от слабого ветерка. А над головами едва заметно вились к небу два дымка: один - из кадильницы с ладаном, другой - от папирос молодежи.

ЗВЕРИ

На маленькой станции вторые сутки толпы людей ждали поезда и не могли сесть: вагоны шли переполненные солдатами с фронта.

Какой-то пожилой человек в чуйке и молодой солдат с завязанной в грязную тряпку рукой совсем было сели, но их почти на ходу выпихнули из переполненного товарного вагона.

- Братцы, ради Христа, вторые сутки ждем,- говорили они, стоя с мешками у вагонов.

- Некуда. Нешто не видишь, черт! Тут человек на человеке сидит. В тот конец идите,- крикнул им солдат в расстегнутой овчинной куртке и задвинул дверь вагона.

- Ах ты, головушка горькая,- сказал растерянно человек в чуйке,- что ж теперь делать-то. Хоть с голоду подыхай и замерзай тут.- И он, стоя с мешками, посмотрел в дальний конец поезда.

- Вот звери-то, прямо креста на шее нет,- сказала приставшая к ним старушка с узлом и в шубенке с рыжим вытершимся воротником.

- Черт их возьми совсем, еще руку больную разбередили,- сказал молодой солдат, перетягивая зубами повязку.- Они себе сели, хорошо им, больше ничего и не надо.

Человек в чуйке молчал и, уныло моргая, смотрел в прежнем направлении. Иногда он делал движение бежать опять проситься, когда дверь какого-нибудь вагона открывалась, но сейчас же останавливался, видя, что там полно.

- Совсем озверел народ,- сказала старушка,- бывало, видят, что старая, еще иной раз помогут, а сейчас толкают в грудь со ступенек, давеча чуть навзничь не полетела.