Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Девятнадцатилетняя Мариэтта Шагинян страдала глухотой, и это обстоятельство, как известно, сопровождало всю ее долгую жизнь (а прожила она без малого век). Слуховой аппарат всегда был при ней, однажды чуть не явившись причиной серьезного скандала. Писатель и красный граф Алексей Толстой как-то в тесной компании рассказывал антисоветский анекдот и вдруг увидел тонкий проводочек, ведущий к слуховому аппарату Шагинян. Решив, что это подслушивающее устройство, специально подложенное ГПУ, он чуть не прибил Шагинян попавшим под руку пресс-папье. К счастью, все быстро разъяснилось.

Но с памятью у Шагинян было все в порядке. Она хорошо помнила ту первую встречу с обожаемой Гиппиус в гостинице и в особой шкатулке хранила это письмо, написанное на особой фирменной бумаге с маркой и посланное ей в конверте «Национальной гостиницы»: «Москва, 7 декабря 1908. В город. Мариэтте Сергеевне Шагинян. Мал. Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5. Я сегодня уезжаю, милая Мариэтта. Я думала, что напишу вам из СПб., где, во всяком случае, у меня будет скорее свободная минутка. Конечно, я не сержусь на вас и ваше отношение ко мне не считаю смешным… я только считаю его опасным для вас. Вы так хорошо писали о фетишизме, а теперь вдруг у меня является чувство, что вы можете сделать меня фетишем. Я вам говорю это резко, потому что мне кажется – вы достойны моей откровенности. Любите мое больше меня, любите мое так, чтобы оно было для вас, или стало ваше – вот в этом правда, и на это я всегда отвечу радостью. Любить одно и то же – только это и есть настоящее сближение. Я не люблю быть “любимой”, тут сейчас же встает призрак власти человеческой, а я слишком знаю ее, чтобы не научиться ее ненавидеть. Я хочу равенства, никогда не отказываюсь помочь, но хочу, чтобы и мне хотели помочь, если случится. Я хочу равенства. И боюсь за других там, где для меня уже нет соблазна. Пишите мне все, как обещали. Не сердитесь на меня за мою прямоту, а поймите ее. Правда, вы пишете стихи? И в 20 лет, и теперь, уже издаете книжку? Может быть, вы пишете очень хорошо, а все-таки, может быть, торопитесь. Какие люди разные! Я печаталась 15 лет прежде, чем меня уговорили издать мою единственную книгу стихов. И как теперь, так и в 17 лет я писала 2–3 стихотворения в год – не больше. Не было в мое время и того моря поэтов, в котором утонет ваша книжка, как бы она хороша ни была. Впрочем, разные люди. Буду ждать вашего письма в СПб. (Литейный, 24). Я стану отвечать вам иногда длинно, иногда кратко, – как сможется. Но всегда прямо, не потому, чтобы не умела иначе, а потому что с вами иначе не хочу. Ваша З. Гиппиус».

Через год Шагинян бросила Москву и устремилась в Петербург, чтобы быть рядом с объектом своего поклонения. «Люблю Зину на всю жизнь, клянусь в этом своею кровью, которою пишу», – переживала Шагинян в феврале 1910 года. Но любовь, как известно, слепа, и потому постепенно Мариэтта пришла к противоположному выводу: «Какая же я была дура, что не понимала эту старую зазнавшуюся декадентку, выдающую себя за “саму простоту”!» После 1917 года пути двух поэтесс не могли не разойтись, Гиппиус эмигрировала, а Шагинян стала известной пролетарской писательницей, классиком советской литературы и даже Героем Социалистического Труда. Но ту памятную встречу в «Национале» запомнила она на всю жизнь.

В 1918 году в связи с переездом большевистского правительства из Петрограда, а с ним и большого числа партийной номенклатуры лучшая московская гостиница была отдана под 1-й Дом советов (а были еще и 2-й, и 3-й, и 4-й и т. д.). Жилищная проблема остро стояла в Москве во все времена, а тогда тем более. Сразу найти столько хороших квартир для ленинских наркомов представлялось весьма проблематичным. Они ведь не простые смертные – в коммуналках со всем народом жить не могут, а потому их временно поселили в «Национале». Сам Ильич вместе с Крупской занял лучший и большой люкс на третьем этаже. Рядом с ним поселился его непременный помощник и секретарь Владимир Бонч-Бруевич (партийная кличка «Дядя Том») с супругой Верой, лечащим врачом Ленина. Весь этаж патрулировался красными латышскими стрелками. Вскоре новые жильцы переехали в Кремль – там было спокойнее и безопаснее.