Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Поскребышев служил «хозяину», как он называл вождя, почти тридцать лет, за что стал генералом, хотя в армии и дня не служил. Он знал очень много, так как через него проходили все обращения, записки и доклады, адресованные Сталину. В связи с тем, что вождь встречался в основном с узким кругом проверенных посетителей, все просьбы направлялись ему в письменном виде, предварительно попадая к Поскребышеву, а уже тот решал, показывать то или иное письмо Сталину или нет, ставил свою резолюцию. Поэтому многие адресаты обращались сначала к самому Поскребышеву, чтобы тот помог, обратил внимание вождя на их письмо. От того, прочтет ли он письмо, зависела нередко судьба человека.

Вот как, например, обращался к нему бывший главный редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг: «Вы меня осчастливите на всю жизнь, если доложите письмо товарищу Сталину. Отдаю судьбу письма полностью в Ваши руки и прошу Вас, дорогой Александр Николаевич, как родного отца, чуткого и отзывчивого, о снисхождении: если письмо скверное – вернуть его мне, чтобы больше к нему никогда не возвращаться».

В ноябре 1952 года Поскребышев лишился возможности читать верноподданнические письма – Сталин неожиданно отстранил от работы своего «Сашу» (как он его называл), якобы за утерю документов. Паранойя вождя прогрессировала: он не верил никому – ни лечащим врачам, ни начальнику личной охраны Власику. Хотя Власик и Поскребышев как раз и были самыми по-собачьи преданными ему людьми. И если бы они оказались рядом с хозяином в ту роковую мартовскую ночь 1953 года на кунцевской даче, неизвестно, как развернулись бы политические события в СССР. Но факт остается фактом – после десятилетий преданного служения хозяин дал Поскребышеву хорошего пинка, которым обычно неблагодарные люди выбрасывают на улицу ставшего беззубым и слепым старого пса. Но Поскребышеву даже повезло – его не посадили.

После смерти Сталина Поскребышев трудился в должности секретаря партийной ячейки при местном ЖЭКе и разбирался в основном уже в документации другого уровня. Похоронили его на Новодевичьем кладбище.

В этом доме в 1920-х годах у своей близкой знакомой Галины Серебряковой останавливался во время приездов в Москву композитор Дмитрий Шостакович. Галина Иосифовна Серебрякова была женой репрессированного в 1937 году наркома финансов Г.Я. Сокольникова. Ее не миновала та же участь, отсидев в лагерях 17 лет, она вернулась в Москву, но жилья не было. После долгих мытарств в 1961 году она попала на прием к Петру Демичеву, главе московской партийной организации.

И вот эта немолодая, изможденная в ГУЛАГе женщина сидит перед Демичевым. Только начала она рассказ о своих жутких жилищных условиях, как вдруг стала расстегивать кофточку. Демичев прямо обалдел: видно, здорово ей по голове настучали там, на Лубянке! Но что же дальше? Она, слава Богу, остановилась. Оказывается, Серебрякова хотела показать ему страшный шрам на груди: «Это след нагайки самого Абакумова. Любил садист во время допросов есть груши и виноград». Два с половиной часа Серебрякова была в кабинете Демичева, говорила в основном она, вспоминала и о том, как сидела во Владимирской тюрьме в одной камере с певицей Лидией Руслановой и супругой «всесоюзного старосты» Калинина. Когда Серебрякова, наконец, вышла из кабинета, впечатлительный Демичев, давно не слышавший ничего подобного, провожал ее лично, открыв перед ней дверь. Затем он приказал позвонить в Моссовет, чтобы ей помогли с квартирой. Уже через две недели Серебрякова получила отличную трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте. Серебрякова затем не раз демонстрировала свой шрам всем желающим. Как-то на встрече Хрущева с интеллигенцией в Кремле она вышла на трибуну и вновь, расстегнув кофту, показала последствия допроса ее Абакумовым. И вдруг послышался шум, кто-то упал в обморок от увиденного. Это был композитор Дмитрий Шостакович.

Молодой Дмитрий Шостакович

В 1924 году Шостакович имел очень серьезное намерение переехать в Москву в связи с его желанием стать студентом Московской консерватории. Он буквально всеми силами стремился в столицу. В письме Шостаковича от 29 февраля 1924 года к Льву Оборину, близкому другу и будущему выдающемуся музыканту, читаем: «Если будут лишние деньги, возьму 5 червонцев и приеду в Москву. Один червонец в Москву, другой – назад в Питер, а три остальных на театры, концерты и выпивки. Эх, хорошо было бы».