Читаем Рассказы пьяного просода полностью

Рассказы пьяного просода

– Ну, если в двух словах, то там Платон уподобляет человеческое существование ситуации, в которой группа людей оказывается в подземной пещере. Они жестоко прикованы к земле и могут видеть только то, что происходит прямо перед ними. Позади них пылает огонь и находится низкая стенка, над которой кукольники показывают марионеток – людей, животных, всякую утварь. Узники погружены в созерцание теней на стене и совершенно не осознают истинной природы ситуации. Платон также предполагает, что узники верят в то, что отголоски звуков, идущие сзади, в действительности производятся тенями. В случае с кинопроектором то же самое. Без стовосьмидесятиградусного финта наивный зритель воспринимает дурацкую фильму как реальность, актеров держит за их персонажей, вовлекается в это дело по самые ослиные уши…

– Да, с фильмой хорошо, но все-таки – писатель, потому что все, что у него есть, – это он, потому что он творит – из себя. Он нуждается в нас ничуть не меньше, чем мы в нем. Кто кому был нужен больше – автор произведению или произведение автору? Мир построен на взаимности. В общем-то он совершенно гениален.

– Мир?

– И мир тоже. Только вопрос в том, насколько он был свободен, создавая мир. Был ли у него выбор? Это не я, это еще Эйнштейн спрашивал.

– А не противный он какой-то выходит? Так вот, пусть не ради развлечения, пусть от безысходности кромешной, но устроивший всю эту мясорубку? Смерть, болезни, войны? Не жалко ему людей-то?

– Но это все он сам. И да – не ради развлечения, а от тоски и, главное, одиночества, чтобы было кому прочесть то, что написал. И ведь не проверишь же на прочность написанное, оставаясь самим собой. Приходится соблюдать правила игры, забывать себя и заново изумляться своему творенью, как чужому. А в апофеозе этой игры – не верить в свое существование. И это ее триумф. Его триумф. Ведь вы же не поверите так запросто, что мы с вами один человек? А напрасно. Вот вы думаете, что это я здесь живу, что это я читал вам только что свой рассказ. А ни фига! Читал я его сам себе или, если хотите, вы – сами себе.

– Ну, это старая история – про то, что все мы – одно, и на самом деле ничего не существует…

– Еще как существует, только, вы совершенно верно заметили, границы внутри этого всего значительно условней, чем мы привыкли думать.

– И созданы только для того, чтобы самому себе сказать: «Ай да Пушкин…», делая вид, что это кто-то другой?

– Становясь – другим. И не всегда таким уж детски восторженным. Вот вы же, несмотря на то что вы – я, не ошалели от экстаза, выслушав мой рассказец.

– Ну, почему же – не ошалел? Очень даже ошалел, – сказал я, натянуто улыбаясь, чувствуя, что мне уже изрядно надоело общество моего тезки, так назойливо претендующего на еще большую общность между нами. – Мне, пожалуй, пора постепенно двигаться восвояси.

– Смешно это, право… всякий раз я отказываюсь верить в то, что я – это я. – Он тихо засмеялся, глядя в сторону. Потом яростно заорал, дико тараща на меня глаза: – Куда ты пойдешь? Некуда тут больше идти. Никого тут, кроме меня, нет. Кроме тебя – нет.

– Всего доброго, – сказал я, решительно поднимаясь.

– Вот что это за триумф, спрашивается? Смех один. Да нет здесь больше никого! – Он постучал себе третьим пальцем в лоб. – Ты сейчас разговариваешь сам с собой. И это уже не игра, а махровая клиника. Просыпайся. Очнись, ну? Давай, давай!

Он подошел ко мне вплотную и принялся наотмашь хлестать меня по щекам. Было очень больно, из носа хлынула кровь, но я не сопротивлялся, а напротив, впал в какое-то бесстрастное оцепенение, закрыл глаза и ждал. Наконец удары прекратились. Для верности я посидел с закрытыми глазами еще несколько секунд, потом выдохнул и с усилием разлепил веки. Лицо горело. В бороде запекалась липкая кровь. Я с отвращением вытер ее с губ детскими фиолетовыми колготками, вывалившимися из тулупьего тела «собеседника». Во рту чудовищно пересохло. «Надо поставить чайник», – подумал я вяло, взял электрическую голову, захлопнул крышку отключившегося ноутбука и вышел в проем.

_____

На этот раз пьяный просод не закрывал глаз и не трясся, а просто рассказывал своим голосом. Когда он замолчал, я спросила:

– Как ты смог все это запомнить?

– Сам удивляюсь! Мне кажется, что у меня до сих пор перед глазами стоит то отражение в храме, и я просто сам за собой повторяю каждое слово.

– Это единственная история, которую ты помнишь своим голосом?

– Нет, есть еще одна. Я видел, как ее рассказывает та девочка, о которой я тебе говорил.

– Какая девочка?

– Ну та, которая потом сочинит все эти истории.

– Девочка, которая родится через много-много лет, рассказывала тебе историю, которую она еще не написала?

– Ага. Но я не могу тебе рассказать пока, при каких это было обстоятельствах.

– Почему?

– Она меня попросила.