Как холодно. Придется надеть свою розовую пижаму.
Жил-был на свете старый человек. Он сидел, и выдвигал нижнюю челюсть, и смотрел в потолок. Он чего-то не понимал.
Однажды ему на лоб сел комар. Но, даже хлопнув себя по лбу, он ничего не понял.
Он понимал, что чего-то не понимает. Но не понимал, что понимать тут нечего.
Просто в него влюбилась странная девочка.
Лет пяти.
Или семидесяти пяти.
Где-то в этом промежутке.
Однажды он вышел из своей каморки и заметил на заборе непристойную надпись.
Кто-то соврал огромными белыми буквами: Я ТЕБЯ – а в конце был пририсован неприличный орган. Сердце.
Старый человек, кряхтя, поскрипывая суставом и выдвигая нижнюю челюсть, стирал гнусную надпись.
Было бы ужасным конфузом, если бы ее заметили. Он спешил, и от этого его движения казались хаотическим танцем (по вторникам, на открытой площадке парка, в 18.00).
К тому же старый человек не любил, когда совали нос в его личную переписку.
Старый человек в старой куртке шел старым маршрутом в старый магазин. И вдруг видит – ему навстречу стоит странная девочка (5–75) и светится изнутри.
От страха он вынужден был резко повернуть направо и пойти новым маршрутом в старый магазин.
И то верно – что еще делать старому человеку со странной девочкой?
Странная девочка иногда пыталась спать – она закрывала глаза и чувствовала, что ускорение ее внутреннего времени разряжает аккумулятор за один день на несколько лет. Неэкономный режим – учащенный пульс, поверхностное дыхание, покраснение кожных покровов в области щек и лба…
Так ты скоро совсем разрядишься…
Надо как-то погасить экран.
Все это было странно, а значит, вполне нормально для нее.
Прошло несколько дней.
Старый человек в старой куртке шел старым маршрутом в старый магазин. И вдруг видит – ему навстречу стоит старая девочка. Старая и по-старому странная.
Старый человек вышел из себя и говорит: «Старая странная девочка, что тебе нужно от меня – старого человека?»
Она открыла глаза, вышла из себя и отвечает: «Когда я закрываю глаза, я вижу тебя. Поэтому я живу с закрытыми глазами. Чтобы иногда открывать глаза, я ищу встречи с тобой, стою тебе навстречу».
Он говорит: «Оставь меня, пожалуйста, в покое. Перестань стоять мне навстречу и светиться».
Она говорит: «Потерпи несколько дней. Я знаю один способ. Точнее, я знаю только один способ».
Он говорит: «Отлично! Я подожду».
Старый человек проснулся утром, а вокруг все светится.
Странная девочка проснулась утром в старом человеке, а он тоже проснулся (см. выше). Они видят – все вокруг светится.
Старый человек понял, что он окружен внутри и снаружи.
Так обманула странная девочка старого человека.
– Прекрасная история, – сказала я. – Ты очень талантлив. Жаль, что ты стесняешься сказать, что ты сам все это придумал.
– Я ничего не придумал, я просто пересказываю чужие истории. Но раз ты мне не веришь, я пошел. – Он встал и на ходу бросил: – Увидимся через десять лет!
Рассказ восьмой
Прошло десять лет. Я заболела и лежала при смерти. В комнате было темно и душно, но вдруг я почувствовала воздух и свет. Когда я открыла глаза, рядом со мной на кровати сидел пьяный просод. Он смотрел на меня своими белыми глазами, и мне становилось все легче. Я почувствовала, что во рту все пересохло, но не успела ни о чем попросить, как он взял стакан с водой и напоил меня.
– Ну что, маленькая любительница историй, будешь слушать мой рассказ?
Я не могла говорить, поэтому просто закрыла и открыла глаза.
Кошелек
Она шла, флегматично разглядывая на кармане подрагивающих впереди джинсов гламурный, выложенный стразами череп. Бедра обладательницы этого роскошества невнятно покачивались, над низким поясом свисали обнаженные, выпроставшиеся из-под коротенькой майки жирные бока. Внезапно в режиме озарения она поняла, что мода эта на черепа и скелетов связана в конечном итоге с тем же самым желанием обнажаться – стремлением обнажиться, так сказать, предельно. Ну да, сначала снять одежду, потом кожу и, в апофеозе всего, мясо. Такая доведенная до абсурда сексуальная эволюция. О! А не аллюзия ли это на Адамовы останки под распятием Иисуса?! Вот, мол, что мы почитаем… чему поклоняемся… Маленькое открытие тихо ее позабавило. Припустив, она даже обогнала своей подрагивающей кропотливой походкой жирные бока и оглянулась.
Девушка оказалась вполне миловидна, с хорошим открытым лицом, совсем еще юная. Маргарита Степановна мысленно вздохнула, подумав, что вот она и есть – старость: когда просто идиотский ширпотреб, модная глупая тряпка настраивает тебя – ну, пусть не против, но ведь и не доброжелательно уже – к прохожему человеку. «А все прохожие, конечно, меня и воспринимают как старуху, – со смешанным чувством удовлетворения и отвращения размышляла она, – я и есть – старуха. Как вон та вон, в бледном платочке, на лавочке. Только та – честнее меня: сидит, потому что устала, носит бледный платочек, потому что поседела…».