Рассказы пьяного просода

Девушка снова оказалась впереди нее, громко и радостно разговаривая сама с собой. Маргарита Степановна даже вздрогнула. Хотя не с собой, конечно, просто по блютузу – или как там его? Это новое несоответствие своей первой реакции окончательно выбросило Маргариту Степановну из современности. Мысли о старости плавно перетекли в мысль о смерти – длинную, нескончаемо длинную мысль, которая не то чтобы часто посещала Маргариту Степановну, но была постоянным фоном, как шум петергофских фонтанов в разгаре лета.

Но что мы знаем о смерти, пока не умерли? Насколько целесообразно противопоставлять жизнь и смерть? Насколько антонимичны их отношения? Объем этих понятий не одинаков, и удавшееся насилие над логикой разделить их, точнее, его, и, уравновесив, развести по полюсам – потрясает. Смерть не существует вне жизни, смерть включена в жизнь как фрагменты слюды и кварца в породу. Противопоставить жизнь и смерть позволяет лишь внешний взгляд на них. Позволяет чужая смерть. Вот он жил – ходил, дышал, разговаривал, и вот его нет – лежит неподвижен, бездыханен, молчалив. Но он ли это? Не метонимический ли перенос – эта смежность в пространстве и времени души и тела, как тела и платья (брюк, пиджака, шляпы)? Маленькие дети не любят, когда мама оказывается в непривычном наряде, для них такое отождествление – совсем не риторический прием. Но разубеждая их со снисходительной улыбкой: «Вот глупенький», взрослые склонны вести себя так же. Конечно, им гораздо сложнее, ведь их «платье», оснащенное инстинктом самосохранения, стремится жить, для него смерть – самый настоящий конец всего. И чем больше в человеке «платья», укорененности в «платье», самоотождествления с ним – тем страшнее смерть.

Постепенное разрушение физического тела, ослабление связи с ним, выражающееся в болезнях и кокетстве памяти, возвращало Маргариту Степановну в детство, даже глубже – в младенчество, когда душа и тело еще разобщены. Когда все настолько не твое, что остается только дико кричать и некоординированно размахивать конечностями. Потом уже легче, но тоже еще далеко не просто. Она вспомнила с необыкновенной яркостью непослушность детской руки, пытающейся правильно держать ускользающую ложку. Ощущение было таким, словно бы ее настоящие руки втиснуты в какие-то неприятные, плохо гнущиеся перчатки – фальсификацию рук – которые вдобавок еще и велики так, что настоящие пальцы не достигают кончиков поддельных, и от этого совсем неудобно и гадко. Вот и теперь тело сделалось чужим, отказывающим вдруг в чем-нибудь привычном, само собой разумеющемся. Особенно огорчала Маргариту Степановну левая нога, время от времени отнимающаяся, становящаяся ватной дохлятиной, предающая в самый неподходящий момент, например, на середине пешеходной зебры в разгар желтого света перед красным. Маргарита Степановна боялась, но это были волны на поверхности, внутри она знала и была спокойна. Или так: тело ее боялось, самосохраняясь из последних сил своих инстинктов, а душа отстранялась от него все сильнее, и с ней уже не происходило то, что случалось с ним – она медленно выселялась, съезжала, без особенной жалости прощаясь со своим – движимым еще – имуществом. С рухлядью.

Зайдя в бывшую «булошную», обезличенную после пластической операции и серо зовущуюся супермаркетом, Маргарита Степановна придирчиво выбрала и отправила было в металлическую корзину на колесах лоток с яйцами, на котором стояла завтрашняя дата, но передумала и поменяла на лоток с вчерашней. Овощи не заинтересовали ее. Зато она выбрала увесистую гроздь бананов, немного недозревших и поэтому не расползающихся безвкусно во рту, как это делают желтые в пятнах, которые обычно рекомендуют ничего не понимающие в них продавщицы. В молочном отделе Маргарита Степановна запаслась ряженкой, кусочком адыгейского сыра и двумя, уже кем-то для нее заботливо отломленными, стаканчиками с вишневым йогуртом. Проходя мимо многолико цветущих тортов и пирожных, она прельстилась маленьким шоколадным творожником в картонной коробке. Добавив ко всему этому хлебный батон, Маргарита Степановна пристроилась в очередь к кассе. Перед ней стоял бравый работяга с загорелой шеей, он все набирал в широких карманах пятнистых от краски и побелки штанов мелочь, но все не был ею доволен, поэтому сбрасывал монетки обратно, с мелким звоном перемешивал и снова пытался угадать нужные. Маргарита Степановна тоже решила подготовиться и достать деньги. Она привычным движением опустила руку в сумочку, как всегда думая не глядя ее расстегнуть, но это не удалось ей, потому что сумочка уже была расстегнута.