Рассказы сновидца

— Обещаю, — сказал я. — А у вас есть хоть какое-нибудь представление о том, какого рода убийство, вы полагаете, он собирается совершить?

— Ни малейшего, — ответил Индрам. — Хотя, есть у меня одна догадка. Я пытался из него это вытянуть, когда сказал ему, — и возможно, так оно и есть, — что не существует убийств, которые нельзя раскрыть, хоть многие убийства и не раскрыты. Я сказал ему, что многие убийцы считали себя в неприкосновенности, но в итоге были повешены, и что его идея может быть столь же провальной. А он ответил: «Многое можно совершить при помощи мертвых гусениц».

И все. Это не подсказало мне, в чем суть его идеи, но, мне кажется, речь идет о некоем изощренном яде, вероятно, занесенном в какую-либо пустяковую ранку, может быть, просто царапинку. Так что держите его подальше от политики, если вам удастся. Не знаю, имеете ли вы на него какое-либо влияние.

— Крайне незначительное, — сказал я. — Но послушайте. Может, найдем издателя, который предложит ему приличную сумму за роман. Это вернет его к мысли о детективе и о более разумном использовании его чертовой идеи. Нам надо вместе с остальными скинуться и поддержать издателя, если все так серьезно.

— Нет, — сказал он. — Если уж человек одержим идеей сделать что-либо в реальной жизни, вам никогда не заставить его переключиться просто на сочинительство. Нет, жизнь — это да! С таким же успехом можно предложить тигру попить молочка, чтобы он не жаждал крови. Сделайте все, что в ваших силах.

Вот такой разговор произошел у нас с Индрамом. Я отправился прямо к Татеру и застал его дома. Я попросил его отказаться от идеи стать политиком. Видите ли, не с каждым такое пройдет. Это слишком фамильярно, вас и слушать не станут. Так что мне пришлось подкрепить свое заявление аргументами посильнее, и когда он возразил мне, что не мое это дело, я сказал: «Тогда прекратите ваши игры с гусеницами».

Ну, конечно, это было для него ударом в солнечное сплетение. И имело такой же эффект. Он умолк, побледнел и понял, что я говорил с Индрамом. Я бы и не смог на него повлиять, если бы не эта беседа. Мне необходимо было показать ему, что за моими словами что-то стоит. Мне нужно было напугать этого человека, вот в чем дело. Теперь я об этом сожалею, и буду сожалеть всю жизнь.

Дело в том, что Татер намеревался выступать в качестве независимого члена парламента против либеральной партии. Я оставил его дрожащим от ярости ко мне, казалось мне в то время. А когда я решил, что бесполезно пытаться переубедить его, я отправился на Хай-стрит, встретился с представителем либеральной партии и постарался предупредить его о возможном насилии, хотя немногое мог ему пояснить аргументированно. Но он оказался человеком понимающим, выслушал мое предупреждение и сказал, что примет необходимые меры предосторожности. Мне не было дела до политики — что Татера, что других людей, но я не мог допустить убийства, если существовала возможность его предотвратить. И после моего нелицеприятного разговора с Татером у меня не осталось сомнений, что Индрам был прав и что, когда страсти накалятся и появится возможность, этот человек не остановится перед использованием того, что он полагал невидимым орудием. Я потратил много времени на Хай-стрит. Но он не стал убивать своего оппонента. Он убил беднягу Индрама. Я в этом абсолютно уверен. И никто не убедит меня, что его убил кто-либо другой. Последний раз Индрама видели живым на платформе Чаринг-Кросса. Он шел сквозь толпу к турникетам, когда его толкнули. Он не пробыл на платформе и пяти минут. И рухнул замертво. Врач констатировал остановку сердца. Но я не согласен с тем, что в этом не было ничего неестественного. Когда я видел Индрама в последний раз, с ним все было в порядке.

Что же мне теперь делать? Но я уже принял решение. Я решил хранить молчание. У меня нет неоспоримой улики, чтобы что-либо доказать.

В РАВАНКОРЕ

Как-то раз в Раванкоре Уилкот Т. Отис, из Хоумтауна, штат Нью-Йорк, покупал идола. Расплатившись, он попросил продавца-индуса упаковать идола, перевязав его веревкой. Вначале индус как будто не понял, и Уилкот Т. Отис повторил свою просьбу погромче. Но человек сказал:

— Веревки нет.

— Но как же я понесу эту штуку, будь она неладна? — спросил Отис.

— Положите ее в карман, сахиб, — ответил индус.

— В карман! — воскликнул Отис. — Она едва туда поместится и испортит вид моего костюма. Мы у себя в Хоумтауне с набитыми карманами не ходим.

Индус с улыбкой развел руками и посмотрел на толпу, которая, казалось, плыла по базару медленнее обычного, как будто он хотел сказать: «А у нас никаких карманов нету». И тут американец осознал, что здесь, на чужбине, он не вправе навязывать местным свои обычаи. Так он и ушел с некрасиво топорщившимся карманом, в котором лежал бог-слон Ганеша,^{73} вырезанный из серого сланца.