Рассказы сновидца

Они уставились на меня как разъяренные тупые быки. Но я переглянулся с Бротским, и мы действовали стремительно. И вот нас осталось только двое. Вы скажете, что не очень-то легко при помощи взгляда выразить так много, как я вам рассказываю. К несчастью, я выразил гораздо больше. Я дал ему возможность увидеть, что я его боюсь. Когда он это почувствовал, он наверняка сразу же догадался, что шпион — это я. Короче, он понял, что я его боюсь, и что у меня в руке кинжал, даже два, потому что я взял у убитого еще один, очень хороший кинжал, самый длинный в этой комнате. Однако, хоть у меня и был этот кинжал, находиться в комнате наедине с, вероятно, одним из самых мрачных злодеев, которые когда-либо сиживали в читальном зале Британского музея, было крайне опасно, к тому же этот злодей почти наверняка знал, что я — шпион, хоть он ничего и не сказал. И мы некоторое время приглядывались друг к другу.

Затем Бротской начал осторожно приближаться к электрическому выключателю, а свет в комнате все это время горел. Я нащупал в кармане спичечный коробок и чиркнул спичкой, не выпуская из рук своих двух ножей. Уж не знаю, что он собирался делать после того, как выключит свет, но — что бы то ни было — у него ничего бы не вышло, потому что я зажег спичку и имел возможность погасить свет, когда мне будет угодно, отняв эту возможность у него, постаравшись, конечно, при этом, чтобы она не обожгла мне пальцы, ибо она стремительно догорала. И когда он увидел мою спичку, он передумал выключать свет. И мы вновь уставились друг на друга в безмолвии. А потом меня осенило, и я сказал: «Но ведь мы оба можем доказать нашу невиновность, товарищ. Вот подпись шпиона, она на его карточке. Напиши быстро его имя, и я сделаю то же. Когда пишут второпях, почерки невозможно различить. Садись и пиши его имя, товарищ, а потом отдай ручку мне». Мой длинный кинжал не давал ему ко мне приблизиться, возможно, именно это заставило его более охотно принять мое предложение. В общем, он так и сделал. Эти люди, они умели орудовать ножами, но слишком любили болтовню. И он купился на мою болтовню. Моя карточка лежала на столе, я показал на нее, Бротской сел, вытащил ручку и начал писать, что я сказал, по-прежнему держа нож в левой руке. Уж не знаю, что он себе думал. С этими людьми никогда наверняка не знаешь. Во всяком случае, он сидел с совершенно невозмутимым видом, если не считать этого кинжала в левой руке, и писал, словно ребенок в тетрадке, этой ручкой, которая, если бы он выжил, скорее всего подписала бы смертный приговор тысячам ни в чем не повинных людей. Он бы, наверное, выжил, если бы у него было в каждой руке по ножу. Но с одним — все шансы были на моей стороне.

— И вы его убили? — спросил я.

— Ну вы же видите, я жив-здоров, — сказал старый детектив, — что вначале, когда президент начал выступать, было совершенно не очевидно. А Бротской перед смертью, казалось, совершенно забыл, что практически меня поймал, потому что на его лице было такое изумление, когда он выдохнул: «Но, товарищ, я же истинный ленинист-марксист!» — «Да, — сказал я. — А я — нет».

— И куда ваши друзья из полиции дели все эти тела? — спросил я.

Но Рипли уже увлеченно возился со своими бобовыми грядками, полностью поглощенный тем, чтобы колышки стояли ровно, наступал вечер, холодало, и похоже было на то, что из него более ничего не вытянешь. Засим я и удалился.

ЖУК-ТОЧИЛЬЩИК

— А какое дело вы считаете своим самым главным? — спросил я старого отставного детектива однажды вечером, сидя у него в саду среди цветущих мальв.

— Ну, самым главным делом всегда считается убийство, — ответил он.

— И какой случай был самым трудным? — полюбопытствовал я.

— Таким, чтобы наиболее нас озадачил, — начал он, — самой большой загадкой, был случай в Суррее, который, казалось, невозможно раскрыть. Был там один человек по имени Типп, по профессии вор-домушник, и преискусный. Бывало, он наблюдал за домом, пока не выяснял все детали. Он слонялся вокруг и часто получал предупреждения за нарушение границ владений. Тогда он извинялся и уходил. Но всегда возвращался. Как правило, он настолько хорошо знал, чем занимается каждый обитатель дома, что мог войти в дом, пока хозяин находился в саду, оглядеть комнаты, в которых, он точно знал, что не встретит слуг. В таких случаях он никогда ничего не крал, ни к чему не прикасался, пока не запоминал, где что лежит и где каждый из обитателей дома находится, и затем однажды ночью или днем он проникал в дом и брал все, что ему заблагорассудится.

— Вам пришлось досконально изучить приемы множества воров, не так ли? — спросил я.

— Довольно-таки подробно, — ответил он.

— Я где-то читал о том, — сказал я, — что у любого вора есть свой уникальный набор приемов, и можно узнать, кто именно ограбил дом, по способу, которым это было сделано, и они никогда не повторяются.