Рассказы сновидца

Было время, когда маршрут моих прогулок по аллеям Суррея проходил мимо сада Джона Рипли, пожилого сыщика в отставке. Сад располагался между аллеей и коттеджем Рипли, и летом, во время вечернего променада я частенько видел, как он копается в своем цветнике. Обычно он приветствовал меня взмахом руки, если замечал, а порой я останавливался, и мы некоторое время болтали. Помню, как-то в июне, проходя мимо, я увидел, как он прилаживает длинную полоску полотна и старое одеяло одним концом к окружавшему сад деревянному штакетнику, а другим — к колышкам, воткнутым в землю. Я поинтересовался, что это он такое делает, и он объяснил, что мастерит укрытие от солнца для большой грядки кентерберийских колокольчиков,[16] ибо денек выдался чрезвычайно жаркий.

— Для них это как выпивка, это солнце, — пояснил он. — Оно прекрасно их стимулирует и придает им великолепие. Но если его чересчур — тогда им конец. Еще пара таких дней, и они все пожелтеют.

Вот зачем он придумал для них это странное укрытие.

Родом он был из Кента, и то ли завидуя Кенту от лица Суррея, то ли по нему ностальгируя, он в изобилии выращивал этот главный кентский цветок. Иногда он говорил:

— У них там, в Кенте, таких не вырастить. Почвы не те.

А в другой раз замечал:

— Видели бы вы тамошний шиповник, ох, какой он был в пору моей молодости!

И пока он ухаживал за своими кентерберийскими колокольчиками, я сказал ему, просто чтобы завязать беседу:

— А с чего вы начинали свою деятельность?

— С чего я начинал? — переспросил он. — Ну, я был деревенским полисменом там, у себя в Кенте, и ничего лучшего мне не светило. Не то чтобы это меня не устраивало, и я не хотел повышения в то время… И вот произошло убийство. Тут-то все и началось.

— Что за убийство? — спросил я.

— Довольно жуткое, — сказал он. — Преднамеренное убийство. Замышлявшееся не один год.

— Не один год? — спросил я.

— Да, не один год, — подтвердил он. — Мрачный, злобный тип. Преднамеренное убийство, если вообще оно было.

— И сколько лет он его готовил? — спросил я.

— По крайней мере года три, насколько мне известно, — ответил старик Рипли.

— Долго же он выжидал, — заметил я.

— Он получал от этого удовольствие, — сказал Рипли. — Он наслаждался этим ожиданием. Это был типичный злодей. Он жил своим злодейством, как другие люди живут своими хобби. Думаю, он просто обожал сидеть и мечтать, как однажды совершит убийство. Частенько я видел, как он сидит в своем саду на деревянном стуле и глядит через долину на дом ненавистного ему человека.

— А за что он его ненавидел? — спросил я. — Он ему чем-то насолил?

— Да ничем он ему не насолил, — сказал Рипли. — Ведь кроме всего прочего, люди ненавидят себе подобных не в силу их плохих качеств, это они ни в грош не ставят. Если уж кто-то действительно ненавидит, то как раз за то, что другой слишком хорош, что в нем есть некое достоинство, которого нет в тебе. Вот что они ненавидят, если уж на то пошло. Такие люди, разумеется, не любят, когда у другого больше денег, однако это они как раз способны простить, потому что всегда в глубине души надеются, что однажды и у них заведутся деньжата. А чего они не прощают — так это природной доброты, потому что этого у них не будет никогда, что бы они там ни говорили. Вот что ненавидят подобные типы. Зачастую они даже тщатся сочинять сказки про добряков, дабы замаскировать свои собственные недостатки. Такие сказки неизменно правдоподобны, ибо в них так много истинно местного колорита, а еще потому, что эти сочинители прекрасно разбираются в такого рода штуках. И это все, на что они способны. Но для Брикса, — так звали этого типа, — сказок оказалось недостаточно, и, кроме убийства, ничто не могло его потешить. Вот он и убил. Он на это три года потратил, а может, и больше, мы точно не знаем. Как я уже говорил, я заметил его пристальный взгляд в сторону дома того, другого человека, и что-то в его лице, в том, как он смотрел, навело меня на ту мысль, что впоследствии очень мне помогла. Было в нем нечто дьявольское, что подсказывало — это именно он.

— Убийца, вы имеете в виду, — уточнил я.

— Да, убийца, — повторил он.

— А чего он такого выжидал? — спросил я.

— Он ждал, когда того, другого, убьет молнией, — ответил он.

Я до сих пор удивлен простой мудростью этого старика. Хотя чему тут удивляться! Ведь в жизни смыслят не только представители образованных классов, излагающие свои знания на бумаге с единственной целью — чтобы это все прочитали и подумали: что за кладезь премудрости! А люди попроще тоже не лишены своеобразной смекалки, хотя редко ею щеголяют. Вот и старик Рипли приобщил меня к копилке своей мудрости, созданной из многолетнего и спокойного наблюдения за людьми. Однако когда он вдруг заявил, будто видел человека, поджидающего, когда же другого поразит молния, я немедленно и безосновательно уверовал в то, что лишь образованные классы способны к наблюдению. Я даже не стал расспрашивать его, что он имел в виду, потому что не был уверен, что автор столь странного заявления вообще способен что-либо внятно объяснить. Поэтому я лишь сказал: