Рассказы сновидца

Я поднял глаза от этой темной истории к свету комнаты, и было у меня ощущение, что я только что покинул мрачные пещеры и вышел на свет, с таким облегчением, что для его описания понадобился бы как минимум сам Данте.^{79} Стентер все еще корпел над делом о канализации, разбираясь в его перипетиях и как будто забыв о моем присутствии, как и я забыл о Блэкфрайрс и о том, что собирался на поезд.

— И как ты планируешь расследовать это дело? — спросил я.

Стентер взглянул на меня с удивлением. А потом сказал:

— Здесь все очевидно. Это дело моего клиента. То, что ты сейчас прочел, разумеется, останется между нами, это мои инструкции к ведению дела. На них будет основана вся наша защита.

— Так что же на самом деле произошло? — спросил я.

— А это, — ответил он, — должен будет решить суд.

ЩИТ АФИНЫ

По окончании Колледжа Святого Майкла и Всех Ангелов Ричард Лаксби решил, к горестному изумлению отца, выбрать профессию, наилучшим образом отвечающую его собственным интересам. В их семье было принято, чтобы сыновья следовали родительской воле, так что для отца Ричарда его заявление прозвучало как гром среди ясного неба. Унаследовав от одного из родственников достаточно денег на жизнь, Ричард имел возможность избавиться от необходимости быть определенным куда-то своим родителем. И тогда он, разумеется, выбрал профессию, которая никоим образом не пересекалась с теми сферами деятельности, которые ему прочило семейство. «Это все оттого, что он тратил время на ерунду и читал эти пустые детективные истории», — сказал его отец. Ибо необычайные амбиции молодого человека состояли в том, чтобы стать знаменитым детективом.

— И с чего ты начнешь? — спросил его отец, надеясь, что здравый смысл, заключенный в этом вопросе, заставит молодого человека передумать. Но юный Лаксби был не из тех, кого может остановить полное отсутствие представлений о том, с чего начать, он, собственно, хотел только одного — приступить к делу. И приступил, несмотря на брюзжание своего отца. Ричард снял квартиру в Лондоне и принялся читать материалы обо всех нераскрытых делах, освещавшихся в прессе. Как только какое-то дело раскрывалось, и преступник был осужден, Лаксби принимался за чтение материалов по другому делу. Разумеется, он не слишком преуспел. Все эти события, замечу, имели место перед войной, когда профессия, которую прочил ему отец, не стала еще делом государственной важности.

Однажды я зашел к нему, поскольку был с ним хорошо знаком, и застал его за чтением вечерних газет. Он предложил мне сигарету, а я спросил, совершенно не желая его смутить, как продвигаются дела на новом поприще. Не припомню, что он ответил, но как бы то ни было, мне стало совершенно ясно, что он не продвинулся ни на йоту, и что идея явиться в Скотланд-Ярд после того, как он раскроет преступление, которое не получилось раскрыть у всей полиции вместе взятой, и на этом основании просить места была не более чем детской мечтой. И все это вдруг так отчетливо передо мной нарисовалось, что я не мог отделаться от чувства, будто я так же уместен здесь, в его квартире, как приятель с булавкой рядом с мальчиком, только что надувшим мыльный пузырь. В общем, я ушел, и мы некоторое время не виделись. А потом однажды он позвонил мне, и я обрадовался, услышав его голос, поскольку чувствовал, что между нами пробежал холодок, хоть я того и не желал, и в этом была моя вина.

— Ты спрашивал, как идут мои дела… — начал он.

— Я не хотел тебя расстраивать, — сказал я. — Я просто хотел узнать. И все.

— А я и не расстроился, — сказал он.

— Боюсь, с моей стороны это было всего лишь праздное любопытство, — признался я.

— Ничего страшного, — сказал он. — Загляни ко мне как-нибудь, я тебе все расскажу.

Меня ободрил его доброжелательный тон, похоже, он не таил на меня никакой обиды за мою неуклюжую попытку указать ему на тщетность его абсурдных притязаний, вместо того чтобы позволить ему пофантазировать.

— Приглашаю тебя на чай, — сказал он.

Я тогда подумал, что он также упрекал себя в негостеприимности, как и я себя — в бестактности, и что он хотел загладить это впечатление. Я даже и не рассчитывал, что он планирует продемонстрировать мне какие-то успехи.

Было полчетвертого, а в четыре пятнадцать я был уже у него. Он сидел в том же кресле, что и в последний раз, перед ним стоял небольшой столик, на нем — несколько газет. Но на этот раз на столе был еще и какой-то альбом. Мы обменялись рукопожатиями, и он сказал:

— Взгляни-ка, — и открыл альбом. На страницах альбома были наклеены газетные вырезки. — Прочти это, — предложил он.