Рассказы Вельзевула своему внуку

Согласно этого обычая существа уже ответственного возраста большинства современных группировок на материке Азия имеют обыкновение производить в известное время над своими результатами, т. е. над своими детьми, ритуал, заключающийся в том, что они, например, у мальчиков делают обрезание так называемых ими «френикулум» и «препициума-пениса».

И в настоящее время дети тех твоих современных любимцев, над которыми выполняется, конечно уже автоматически, этот обычай, почти совершенно избавлены от неизбежных результатов некоторых, уже окончательно зафиксировавшихся в процессе существования твоих любимцев зол.

Так, например, согласно моей статистике, сказанный «бич», т. е. «детский онанизм», среди детей тех тамошних трехмозгных существ, которые выполняют обычай «обрезания», почти не встречается, тогда как этой самой половой ненормальности подвержены без исключения все дети и юноши тех существ, которые этого обычая не знают.

Второй упомянутый обычай, а именно «абдест», который, кстати сказать, на материке Азия существа разных группировок называют различно, есть не что иное, как обязательное омовение половых органов после каждого посещения так называемого «ватерклозета».

Благодаря, главным образом, этому второму обычаю, большинство твоих любимцев, водящихся на материке Азия, и избавлены от многих тамошних венерических болезней и других половых ненормальностей.

Сказав это, Вельзевул задумался и, после довольно долгой паузы, сказал:

– Настоящая тема нашей беседы напомнила мне один очень интересный разговор, который я имел там в бытность мою во Франции с одним симпатичным молодым трехмозгным существом.

Я думаю, что, пожалуй, для твоего понимания всего только что сказанного теперь будет самым лучшим, если я передам тебе целиком этот самый тогдашний разговор, тем более что этот разговор, кроме того что разъяснит значение обычая «абдест» или «омовение», выяснит тебе еще и многие другие вопросы, касающиеся оригинальной психики этих твоих любимцев.

Это самое существо, разговор с которым я вспомнил и теперь собираюсь пересказать тебе, был как раз тот молодой перс, который, помнишь, я тебе уже говорил, был по просьбе наших общих с ним знакомых моим «чичероне» в городе Париже, где я, как я тебе тоже уже говорил, находился как раз перед моим отъездом на этот самый материк Америка.

Однажды я ожидал этого молодого перса все в том же «Гранд-Кафе» города Парижа.

Когда он пришел, я по его глазам заметил, что он на этот раз, как там говорят, был «выпивши» больше чем обыкновенно.

Он вообще всегда выпивал порядочно много существующей там «алкогольной жидкости», и когда мы в Париже бывали вместе в ресторанах на Монмартре, где всюду требование шампанского, которого я не любил и не пил, было обязательно, он всегда с большим удовольствием выпивал его все один.

Кроме того, что он всегда выпивал, он был также, как там говорится, большим «бабником».

Бывало, как только он увидит, как там говорят, «смазливое-лицо» существа женского пола, то вся его фигура и даже дыхание сразу менялись.

Когда я заметил, что он на этот раз пьян больше обыкновенного, и когда он, подсев ко мне, заказал себе кафе с так называемым там «аперитивом», я его спросил:

«Объясните мне, пожалуйста, мой молодой друг, почему вы всегда пьете эту „отраву“?»

На такой мой вопрос он и ответил так:

«Эх, дорогой мой доктор! Я пью эту „отраву“, во-первых, потому, что сильно привык к ней и теперь уже не могу не пить, не страдая, а во-вторых, я пью еще и потому, что только благодаря действию этого алкоголя я могу спокойно смотреть на то безобразие, которое происходит здесь», – и он обвел руками кругом.

«Этот, как вы выразились, „яд“ я начал пить потому, что случайные, для меня неудачные и несчастные обстоятельства моей жизни сложились так, что мне пришлось попасть и долго жить в этой злотворящей Европе.

С самого начала я начал пить потому, что здесь все, с кем мне приходилось сталкиваться, тоже пьют и непьющего называют „бабой“, „барышней“, „цацой“, „милушкой“, „неженкой“, „балдой“ и тому подобными прозвищами, и не желая, чтобы мои деловые знакомые называли меня такими оскорбительными именами, я тоже начал пить.

А кроме того, благодаря тому, что когда я впервые попал сюда на Европу, вследствие того, что здешний уклад жизни в смысле нравственности и патриархальности совершенно противоречил тем условиям, в которых я родился и вырос, я, видя и воспринимая все это, стал испытывать болезненное чувство стыда и необъяснимой неловкости, и в то же время заметил, что от действия выпиваемого мною алкоголя не только заглушалось испытываемое мною для меня тягостное чувство, но я спокойно начинал смотреть на все это и во мне даже являлась охота принимать участие в этой, противоречащей моей натуре и моим установившимся взглядам, анормальной жизни.

Вот с тех пор и началось то, что всякий раз, когда я начинал чувствовать упомянутое неприятное ощущение, я стал даже с чувством некоторого самооправдания пить этот самый алкоголь и таким образом постепенно привык к этой, как вы совершенно правильно выразились, „отраве“».