Расследования доктора Гидеона Фелла. Преступный замысел

– Боже, Пегги! Не плачь! – сказал Морган, отчаянно всплеснув руками. Он огляделся, чтобы убедиться, не подслушивают ли их. – Понимаешь, я и не думал, что тебе от этого так горько. Слушай! Прекрати хныкать, ладно? Все будет хорошо. Слышала, что сказал шкипер? Мы спустимся и вызволим его…

– О, я н…не х… хочу его выз…вызволять. – Пегги всхлипывала, вытирая платочком катящиеся из глаз слезы. Ее грудь тяжело вздымалась. – Он… Он… сразу… с… сделает что-нибудь глупое и… и его зап… пихнут обратно. Но, б… боже… когда я думаю… как он… там… бедненький… про… прозябааааеееет… в т-темном узилищееее… ыыыыыыыыыыыыы… – Пегги зашлась рыданиями.

Вот, дорогой читатель, подлинное испытание мужского духа: ее слезы катятся из глаз по какой-то причине, которую вы не можете постичь, и все, что вам остается, – похлопать ее по плечу, судорожно при этом пытаясь понять, что же не так. Морган принялся увещевать девушку – но это была ошибка. Он попытался указать на то, что Уоррена все же не в Бастилию заточили, где ему не дозволено видеть лучи солнца, и добавил, что юному маньяку, между прочим, там вполне удобно и что он еще и получит по-особенному приготовленного петуха на обед. Пегги возразила, что в подобных обстоятельствах у бедного юноши не будет аппетита. Она сказала, что жестоко со стороны Генри даже предполагать подобное, и вновь ударилась в слезы. После столь сокрушительного поражения Морган мог думать лишь о том, как бы добраться до бара и опрокинуть пару стаканчиков чего покрепче как можно скорее.

Ее слезы высохли лишь тогда, когда у девушки появилась новая причина для переживаний. И случилось это, едва они вошли в бар.

Бар (также именуемый комнатой для курения) был вместительным, обитым дубом помещением в дальнем конце палубы В, всегда полным табачного дыма и аромата спиртного. Столики стояли в нишах, окруженные кожаными диванчиками, и несколько электрических вентиляторов вращались под выкрашенным в пастельные тона потолком. Сейчас бар был пуст, в нем находился лишь один посетитель, сидящий за стойкой спиной ко вновь пришедшим. Сквозь окна с мозаичным стеклом струился солнечный свет, и лишь поскрипывание дерева и гул двигателей нарушали торжественную тишину.

Пегги увидела посетителя и замерла, а затем принялась подкрадываться к нему. Тот был человеком невысокого роста, коренастым, с лысиной на голове, обрамленной черными волосами. У него были крепкие руки и широкие плечи, как у профессионального борца. Мужчина как раз собирался поднести к губам стакан, когда вдруг замер, словно бы почуяв неладное. Но не успел он обернуться, как Пегги налетела на него.

– Ah! – патетически возопила она. Затем последовала театральная пауза. Девушка отшатнулась, точно не веря своим глазам. – Tiens, mon oncle! Qu’est‑ce que je vois? Ah, mon Dieu, qu’est‑ce que je vois, alors?[71]

Она скрестила руки на груди.

Мужчина виновато вздрогнул. Он повернулся и взглянул на племянницу поверх стакана. У него было красноватое лицо, большой рот и огромные, тронутые сединой завитые усы. Морган обратил внимание, что когда Пегги перешла на язык галлов, ее жестикуляция изменилась. Размахивая руками, она изливала на собеседника бурный поток непонятной Моргану речи. Девушка хлопнула в ладоши прямо под носом у мужчины.

– Eh bien, eh bien! Encore tu bois! Toujours tu bois! Ah, zut, alors! – В ее голосе послышались резкие нотки. – Tu m’a donne votre parole d’honneur, comme un soldat de la France! Et qu’est‑ce que je trouve? Un soldat de la France, hein! Non! – Она с отвращением отпрянула. – Je te vois en buvant le gin![72]

Несомненно, это был дядюшка Жюль. Судя по всему, он незаметно выскользнул из каюты, чтобы пропустить стаканчик, пока его не застукала племянница. Его лицо дрогнуло. Мужчина повел могучими плечами и развел руками в жесте, изображающем невообразимые муки.

– Mais, cherie! – тоскливо загудел он, протяжно, как пароходная сирена. – Mais, che‑e‑riii‑e! C’est un tres, tres, tres petit verre, tu sais! Regards‑toi, cherie! Regards! C’est une pauvre, miserable boule, tu sais. Je suis enrhume, cherie! – Он показательно закашлялся, прижимая руку к груди. – Et ce soir…[73]

– Tu parеes! Toi, – провозгласила она, устремляя на него указующий перст и четко произнося слова. – Toi, je t’appelle degoutant![74]