Рассуждение о добровольном рабстве

Но, как ни стремился Лев Николаевич дать широким читательским массам возможность познакомиться с замечательными мыслями, содержащимися в трактате Ла Боэси, желание это было в условиях царской России неосуществимо. Толстовский «Круг чтения» не был книгой для массового читателя. К тому же в отношении Толстого, как известно, царским правительством был установлен особо строгий цензурный режим. Не успевали обличительные издания Толстого выйти в свет, как на них обрушивалась цензура. Следовали конфискации, изъятия из продажи и другие репрессии. Мы упоминали, как конфисковано было, едва увидев свет, «Единое на потребу». Была конфискована и вышедшая в том же 1906 г. брошюра Толстого «Патриотизм и правительство»[162], во второй части которой напечатан был отрывок из «Добровольного рабства»[163]. Издатель этой и других запрещенных брошюр Л. Н. Толстого — H. Е. Фельтен был привлечен к суду, и его судили в отдельности за каждую брошюру, вышедшую в его издательстве. Намеченный Толстым отрывок из «Добровольного рабства» для его работы «На каждый день» (1906—1910) вообще не вышел в свет, и произведение это было полностью напечатано только в 43 томе юбилейного издания Толстого[164]. Цензурные гонения помешали распространению книг Льва Николаевича, содержавших извлечения из «Рассуждения о добровольном рабстве».

«Рассуждение о добровольном рабстве» не было для Льва Николаевича Толстого книгой, которую, раз прочитав, откладывают в сторону и к которой больше не возвращаются. Напротив, это была одна из настольных книг в доме Толстого. Мы видели уже, как Лев Николаевич приобщил к чтению ее Софью Андреевну и других своих близких. Но и сам он неоднократно возвращался к ней. В последний год своей жизни, 5 мая 1910 г., Толстой опять перечитывает Ла Боэси. Лев Николаевич гостил в это время в Кочетах у своей дочери, Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой, и, по обыкновению, с интересом просматривал содержимое книжных шкафов в доме. Секретарь Льва Николаевича В. Ф. Булгаков сообщает по этому поводу следующее: «...говорил, что видел вчера в шкафу сына Михаила Сергеевича Сухотина стереотипное парижское издание французских классиков: Ла Боэси, Руссо и других — и соблазнился ими, начав читать»[165]. Стремясь как бы украдкой приподнять краешек завесы будущего, Толстой спрашивал себя при этом: «Интересно, что будут читать мои правнуки?»

Два близких Льву Николаевичу человека записали в этот день мысли, высказанные Толстым в связи с чтением Ла Боэси. В. Ф. Булгаков отметил в своем дневнике:

«...Он читал Лабоэти „Добровольное рабство“ в подлиннике[166]. „Писатель 16-го века, а такой анархист“, — произнес Лев Николаевич и прочел из предисловия страницы о покорении Киром Лидии, а затем мысль, которую он выписал себе в книжку о том, что история (т. е. наука истории) скрывает правду[167].

„Как это верно!“ — воскликнул Лев Николаевич.

По поводу того, что относительно Ла Боэти уверяли, будто его произведение неискренне и представляет только упражнение в красноречии, Лев Николаевич заметил: „Какой вздор! Это именно был юноша, еще не одуренный наукой и не уверовавший в правительство“».

Какой убийственный ответ Сент-Беву и всем его эпигонам и последышам, защитникам версии об упражнении в красноречии! Толстой даже не подозревал, что своими простыми и вещими словами он перечеркнул полностью буржуазно-эстетское «шедевр десятиклассника» Сент-Бева [168].

Другой близкий Льву Николаевичу человек, Д. П. Маковицкий, в тот же день записал следующее:

«...Лев Николаевич за завтраком говорил, что читал Лабоэти. Предисловие (коммунара Вермореля. — Ф. К.-Б.) „хорошее“. Он несколько изречений выписал, например, что история возвышает историю царей, а скрывает истинные подвиги народа. Потом, что при Генрихе III буржуазия подавила революцию, что она всегда делала и будет делать. И что — прибавил Лев Николаевич — и у нас было сделано»[169].