Лев Николаевич приступил в это время к писанию статьи о сущности государственной власти, вышедшей впоследствии под названием «Единое на потребу» и с подзаголовком «О государственной власти». В этой статье с наибольшей, пожалуй, силой нашла себе выражение та «...безбоязненная, открытая, беспощадно-резкая
И что же? В качестве оружия в борьбе с самодержавием Толстой решил использовать трактат Ла Боэси. Точно так же, как это сделали в XVI веке французские гугеноты в своем «Réveille-Matin», Лев Николаевич Толстой включил в качестве составной части — третьей главы — своего памфлета значительный отрывок из «Рассуждения о добровольном рабстве»[136].
Однако Толстой не ограничился тем, что впервые перевел на русский язык и опубликовал выборку из трактата Ла Боэси. Приведя ее, Лев Николаевич дал следующую оценку произведению Ла Боэси: «Сочинение это было написано четыре века тому назад, и несмотря на всю ту ясность, с которой было в нем показано, как безумно люди губят свою свободу и жизнь, отдаваясь добровольно рабству, люди не последовали совету Лабоэти, — только не поддерживать правительственное насилие, чтобы оно разрушилось, — и не только не последовали его совету, но скрыли от всех значение этого сочинения, и во французской литературе до последнего времени царствовало мнение, что Лабоэти не думал того, что писал, а что это было только упражнение в красноречии»[137].
Гениальная интуиция Толстого, его настороженное отношение к буржуазной науке, которую он так справедливо бичевал, позволили ему, человеку, никогда не занимавшемуся обширной литературой о Ла Боэси, с непререкаемой ясностью увидеть всю фальшь трактовки «Рассуждения о добровольном рабстве» как «упражнения в красноречии». Невольно вспоминаются сказанные с необыкновенной теплотой слова Ленина о Толстом: «Какая глыба? Какой матерый человечище!»[138] И замечательное определение, данное Горьким зоркости Толстого: «У Льва Николаевича была тысяча глаз в одной паре»[139]. Действительно, надо было обладать проницательностью Толстого, чтобы при первом же соприкосновении с трактатом Ла Боэси безошибочно распознать, как буржуазные авторы «скрыли... значение этого сочинения» и как они искажают его, заверяя, будто «Лабоэти не думал того, что писал». Негодующие слова Толстого по этому поводу не оставляли никаких сомнений в том, что он с самого же начала правильно оценил истинный смысл произведения Ла Боэси.
«Единое на потребу» было напечатано в июле или августе 1905 г. в самом крупном из заграничных издательств, в котором печатались запрещенные сочинения Толстого, а именно в чертковском «Свободном слове» в Англии, и появилось одновременно и в других странах. Хотя нелегальные заграничные издания и транспортировались в Россию, но, разумеется, об ознакомлении с ними широких читательских кругов нечего было и думать. Толстой собирался напечатать «Единое на потребу» в России, в издательстве «Посредник». В октябре 1905 г. он писал издателю И. И. Горбунову-Посадову: «С печатаньем „Единого на потребу“ делайте как найдете лучшим, я на все согласен и только боюсь, чтобы вам не было неприятности»[140]. Но вот что по этому поводу сообщает друг и единомышленник Толстого Д. П. Maковицкий (1866—1921), с декабря 1904 г. по день ухода Толстого живший в Ясной Поляне домашним врачом и подробно записывавший высказывания Толстого[141]. Под 1 января 1906 г. он пишет: «Лев Николаевич говорил мне, что Иван Иванович Горбунов не издает его статей „Единое на потребу“ и „Конец века“ потому, что правительство применяет теперь новую меру: закрывает типографию, в которой печатаются такие книги, которые кажутся ему опасными» [142]. И тем не менее в этом же, 1906 г. «Единое на потребу» было перепечатано в России в издательстве «Обновление»[143], разумеется, с пропуском резких суждений Льва Николаевича о царях Александре III и Николае II. Но изданию этому все же не суждено было увидеть свет: оно было конфисковано[144]. Таким образом, первому переводу «Добровольного рабства» на русский язык на сей раз не повезло.