Рассуждение о добровольном рабстве

Не следует думать, что Толстой пленился в Ла Боэси только рекомендуемым им способом низвержения самодержавия путем пассивного сопротивления. Это было бы близоруким пониманием отношения Толстого к Ла Боэси. Владимир Ильич Ленин, определяя значение деятельности Толстого, выделял в ней, как безусловно ценное, «его горячий, страстный, нередко беспощадно-резкий протест против государства и полицейски-казенной церкви...»[156]. Вместе с тем В. И. Ленин в своих гениальных высказываниях о Толстом учил нас не сглаживать «кричащих противоречий» Толстого[157], предостерегал нас против того, что в разговорном языке носит название «толстовщины». «...Толстому, — писал В. И. Ленин в письме А. М. Горькому, — ни „пассивизма“, ни анархизма, ни народничества, ни религии спускать нельзя»[158]. Следует всегда помнить, что как только дело доходило до того, как устранить те многочисленные общественные язвы, которые Толстой с таким огромным художественным талантом изображал, он обнаруживал полное бессилие увидеть, какие общественные силы способны это сделать. Но стремление Толстого вырвать трактат Ла Боэси из мрака забвения («скрыли от всех значение этого сочинения»), дать его в качестве духовной пищи широким читательским массам России означало прежде всего стремление ознакомить их с беспощадным обличением методов порабощения народных масс и тем самым разоблачить в их глазах самодержавие. Так же как в руках прогрессивных деятелей всех стран — Франции, Италии, Германии, Англии (как об этом было сказано выше) — трактат Ла Боэси играл роль набатного колокола, звавшего на борьбу с черными силами реакции, точно так же и в руках Толстого «Рассуждение о добровольном рабстве» должно было служить идейным оружием в борьбе с царизмом.

Одно из «кричащих противоречий» Л. Н. Толстого заключалось именно в том, что, проповедуя «непротивление злу насилием», Толстой всю свою жизнь яростно противился злу. В. И. Ленин первый с присущим ему мастерством показал, что Толстой, проповедник «непротивления», был в то же время «...горячий протестант, страстный обличитель, великий критик...»[159]. Проповедуя отказ от политики, от политических действий, Толстой сам всю свою жизнь действовал: бурно протестовал «против всякого классового господства», обличал всяких «чиновников в рясах» и «жандармов во Христе»[160], гремя на весь мир по поводу казни крестьян: «Не могу молчать!»

Именно в этом свете следует понимать отношение Толстого к Ла Боэси. В «Рассуждении о добровольном рабстве» его восхищали сила и искренность ненависти к самодержавию, благородная проповедь исконной свободы и равенства всех людей, обнаженное и точное описание аппарата угнетения и одурманивания народных масс, а не просто только предлагавшийся Ла Боэси рецепт избавления от произвола деспотизма. В этом можно наглядно убедиться, читая те отрывки из трактата Ла Боэси, которые Толстой счел нужным выбрать и перевести на русский язык.

В 1905 г. Толстой писал о себе своему почитателю, выдающемуся русскому художественному критику В. В. Стасову: «Я во всей этой революции состою в звании добро- и самовольно принятого на себя адвоката 100-миллионного земледельческого народа. Всему, что содействует или может содействовать его благу, я сорадуюсь, всему тому, что не имеет этой главной цели и отвлекает от нее, я не сочувствую»[161] Однако, сочувствуя правому делу трудящихся, «сорадуясь ему», Толстой не понимал, что единственным действительным путем к освобождению трудящихся является революционная борьба русского пролетариата в союзе с крестьянством за коренное переустройство российской социально-политической действительности. Не понимая этого, Толстой проповедовал «непротивление злу насилием». Естественно, что, отказываясь выставить против реакционного насилия революционную силу, Толстой не мог видеть и полнейшей несостоятельности рекомендуемого Ла Боэси метода борьбы с самодержавием.