Рассвет

Возможно, эта царевна знала Иосифа; возможно, именно она спасла из реки младенца Моисея; младенец мог принадлежать к династии, которая уже уходила в небытие, когда Великая Пирамида только-только вознеслась над плодородными равнинами Египта…

Артур стоял, пораженный этим чудесным зрелищем.

— Никогда прежде, — сказал он тем шепотом, который мы невольно употребляем в присутствии мертвых, — я не сознавал до такой степени своего ничтожества…

Мысль была высказана не до конца, но слова молодого человека хорошо выражали то, что происходило в его разуме — это и должно происходить в уме всякого образованного и чувствительного человека, когда ему открывается подобное зрелище. Ибо в подобном присутствии малая человеческая единица дня сегодняшнего, трепещущая под солнцем и ступающая по земле, которую они знали и по которой ходили четыре тысячи лет назад, не может не понять, не почувствовать, как бесконечно мало место, которое она занимает в истории сотворенных вещей; и все же, если к культуре и чувствам добавить религию, слово живой надежды затеплится на этих немых губах. Ибо где же духи тех, кто лежит сейчас перед ним в вечном молчании? Отвечайте, иссохшие уста, скажите нам, как судил вас Осирис и что написал Тот в своей ужасной книге? Четыре тысячи лет! Бренная человеческая оболочка, если твой прах может продержаться так долго, то каков же предел жизни души, которую ты хранила когда-то?

— Вы сами все это собрали? — спросил Артур, совершив поверхностный осмотр бесчисленных сокровищ музея.

— О нет, это мистер Карр потратил половину своей долгой жизни и больше денег, чем я могу представить, на то, чтобы собрать эту коллекцию. Это была страсть всей его жизни, и он купил эту пещеру за огромные деньги, потому что думал, что здешний воздух будет менее вреден для них, чем английские туманы. Однако я кое-что добавила к ней. Мои — те папирусы и прекрасный бюст Береники, тот, что из черного мрамора. Вы когда-нибудь видели такие волосы?

Артур подумал про себя, что в сердце у него живет нечто столь же прекрасное, но не произнес вслух ни слова.

— Посмотрите, тут есть кое-что любопытное, — и миссис Карр открыла герметичный футляр, в котором лежали какие-то бесцветные зерна и несколько комков сморщенного вещества.

— Что это такое?

— Это — пшеница, а это, как предполагается, луковицы гиацинта. Они находились внутри мумии этого маленького принца, и мне сказали, что они все еще могут прорасти, если их посадить!

— Я с трудом могу в это поверить: искра жизни, должно быть, уничтожена…

— Знаете, умные люди говорят, что искра жизни никогда не может исчезнуть в том, в чем она когда-то жила, хотя может изменить свою форму; впрочем, я не претендую на понимание таких вещей. Но мы разрешим этот вопрос практически, потому что посадим цветок, и если он вырастет, я подарю его вам. Выбирайте луковицу.

Артур вынул из футляра самый большой комок и с любопытством осмотрел его.

— Я не очень-то верю в этот гиацинт; я уверен, что он мертв.

— Ба! Да многие вещи, которые кажутся еще более мертвыми, чем эта луковица, имеют странную способность оживать! — сказала она с легким вздохом. — Отдайте его мне, я сама посажу его, — И затем, бросив быстрый взгляд на Артура, добавила: — Интересно, будете ли вы все еще здесь, чтобы увидеть, как он расцветет…

— Я не думаю, что кто-нибудь из нас увидит, как он расцветет в этом мире, — ответил Артур, смеясь, и направился к выходу.

Глава XXXV

Если бы Артур был чуть менее поглощен мыслями об Анжеле и чуть более живо осознавал тот факт, что помолвка или даже брак с одной женщиной не обязательно предотвращают сложности, возникающие с другой, ему, возможно, пришло бы в голову усомниться в благоразумии образа жизни, который он вел на Мадейре. А раз так, то нельзя оправдывать его тем, что он просто выказывал недостаток знаний о мире, доходящий, впрочем, почти до глупости, ибо он должен был бы знать хотя бы из общих принципов, что для человека в его положении даже медведь гризли был бы более надежным ежедневным спутником, чем молодая и красивая вдова, а Северный полюс — более подходящим местом жительства, чем Мадейра. Нет, он просто не думал об этом, и, как тонкий лед имеет предательскую способность не трескаться до тех пор, пока он внезапно не проломится, так и внешние обстоятельства не подавали ему никаких сигналов опасности.