Рассвет в моем сердце

– Родители любили моего брата сильнее, чем меня. – Он говорил тихо, но каждое его слово, наполненное болью, казалось глубоким порезом. – Да, понимаю, я необъективен, но… Для них Дима был идеальным сыном. Его математический склад ума им ближе, понятнее. Я ревновал. А когда они умерли – утонули в озере, – мы остались с Димой вдвоем. Мой брат, он… жил, понимаешь? Его было за что любить. Он ничего не боялся. А я прятался за холстом…

Костя отвернулся, шмыгнул носом. Когда он снова заговорил, то звучал еще надломленнее:

– Бывало, Дима отдыхал в гараже с друзьями и девушками. Он играл на гитаре, чинил автомобили, танцевал под Bon Jovi… Я смотрел на его жизнь через маленькое окошко, а потом убегал к себе в комнату и рисовал… рисовал… Его жизнь. Дима звал меня, хотел познакомить с компанией, хотел, чтобы я понял: смерть наших родителей трагична, но не ставит крест на настоящем. Но я отказывался.

– У тебя было увлечение, любимое дело, – неуверенно возразила я.

Сложно поверить, что смелый, неунывающий, амбициозный Константин Коэн чего-то боялся и жил в тени старшего брата.

– Конечно, я общался с людьми, но только с целью найти идеи для своих картин. Я до сих пор так делаю, честно говоря. И познакомился с тобой… тоже из-за этого. Нарисовать твою душу.

Он мельком глянул на меня, вероятно, ожидая обиды, но я кивнула. Мы оба собирались использовать друг друга. Хорошо, что не вышло.

Костя заговорил вновь:

– Я встречался с девчонками, но ради их тел на моих холстах. Мне было плевать на брата и его увлечения, на друзей, девушек, учебу. Меня все устраивало, но ведь я не жил. Так, существовал. Знал, что Дима всегда прикроет мой зад: обеспечит едой и крышей над головой.

– А Дима? Что он думал?

Я сразу пожалела о бестактном вопросе, но Костя задумчиво потеребил край своей футболки и ответил:

– Мы не были близнецами, но брат понимал меня с полуслова. Не пытался увлечь наукой, не заставлял зубрить математику и не требовал, чтобы я нашел подработку. Он принимал меня таким, какой я есть, и верил… Он действительно верил, что у меня все получится.

– А ты…

– Я не верил. Ни себе, ни ему.

Щеки Коэна раскраснелись, и я прислонила к ним свои холодные ладони, чтобы Костя успокоился и смог продолжить.

– Мне казалось, Дима просто хочет быть лучшим… Чтобы даже с небес родители гордились им, а не мной. Какой я был придурок!

Костя вырвался из моих рук, встал, вцепился в волосы.

– Тот день… Дима разбился на машине, а я в то время сидел в комнате и рисовал. Его портрет.

Наши истории оказались схожи, и мне следовало рассказать свою, чтобы ему стало легче, чтобы Костя знал: я его понимаю. Но сначала пусть выскажется. Проживет старую боль. Наконец отпустит. Неправильным казалось тянуть одеяло на себя. Возможно, я первая, кто слышит его наполненное чувством вины откровение.

– Я в последний раз взмахнул кистью и закончил портрет Димы, тогда-то и раздался телефонный звонок. Я не верю в интуицию, но в тот момент внутренний голос кричал: «Не отвечай!» Но я, разумеется, ответил…

Костя вздрогнул, сел обратно на матрас и крепко стиснул мою ладонь. Мы держались за руки и будто вросли друг в друга, две сломанные ударами судьбы детали. Костя шумно вздохнул и продолжил:

– Я плохо помню тот вечер. В голове крутились две мысли: Дима погиб, и я мог погибнуть вместе с ним. Но я выбрал остаться дома и рисовать. Дима уговаривал меня поехать на речку, а я отказался. Ему тоже не следовало ехать… Брат любил свою машину, но я считал лазурную «девятку» произведением сатаны. – Костя мягко одернул руку и до красных полос потер ладонями лицо. – Яна, понимаешь… Я знал: что-то случится. Знал, но ни черта не сделал! – Его голос сорвался на хриплый крик.

Ранее монолог художника напоминал аккуратные мазки грустно-нейтральным цветом, то теперь краски потемнели, сгустились.

– Ты не виноват, Костя.

Но я отлично понимала: трудно заглушить чувство вины. Оно грызет изнутри, как червь яблоко. Оно нашептывает: ты мог бы изменить все… После истории Кости я будто со стороны взглянула на свою трагедию. Не взбунтуйся я, не убеги в клуб, мы бы поехали в коттедж вместе. Удалось бы предотвратить аварию? Или я бы погибла вместе с родителями? Смог бы Костя спасти брата? Или он стал бы второй жертвой лазурной «девятки»? Я не знала. Никто не знал. Но психика решает справиться с потерей так: возложить вину за произошедшее на свои плечи.

Повезло? Случай? Ты уверена? Нет. Все из-за тебя.

Я твердо ответила – и себе, и Косте:

– Неизвестно, получилось бы изменить то, что произошло. Представим, ты уговорил бы Диму не ехать в тот день на речку. Но завтра? Он бы все равно сел за руль своей машины.

Мои мама и папа. Они бы воспользовались автомобилем в любой другой день после моего праздника. Возможно, судьбой им было уготовлено погибнуть, а мне – остаться. Бессилие не должно приводить к самоистязанию. Бессилие помогает отпустить то, на что повлиять мы не в силах. Все мы играем по правилам Вселенной.

Но Костя не слушал. Он помотал головой и воскликнул: