Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Что касается Дизраэли, он заметно растерял былую живость и разговорчивость. Возможно, поражение на выборах уязвило его сильнее, чем он готов был признать. На партийном собрании в своем доме на Керзон-стрит в феврале 1881 года он выглядел как «тонкий, темный, слабый силуэт». В следующем месяце он в последний раз посетил палату лордов, но от визита королевы отказался, как сообщают, со словами: «Нет, лучше не надо. Она только попросит меня передать весточку Альберту». Скорее всего, ему просто не хотелось, чтобы государыня видела его в таком разбитом состоянии. Он продолжал активно заниматься делами: его личные письма за этот период полны политических слухов и советов. Он, как и прежде, бывал на званых ужинах и там нередко возвращался к прежнему оживленному состоянию. По словам его первого биографа Дж. Э. Бакла, правда, бывали моменты, когда он восседал за столом «молча, с мертвенным видом, словно мумия на пиру». Он не раз побеждал оппонентов в палате общин, но ради чего все это было? Очередная простуда переросла в бронхит, и Дизраэли три недели боролся со смертью. Интуитивно он понимал, что это его последняя битва. «Я предпочел бы жить, — сказал он, — но я не боюсь умереть». И он умер в своем доме на Керзон-стрит весной 1881 года.

24 Депрессия

В 1880 году, произнося речь на открытии первого после победы Гладстона парламента, королева сказала: «В государственных доходах за последнее время сохраняется тенденция к упадку». Еще через три года в такой же ситуации тори Рэндольф Черчилль, известный своей неуправляемостью и буйным нравом, с негодованием заметил: «Никто почему-то не говорит о том, что в стране уже давно происходит депрессия — безнадежный, заметный невооруженным глазом упадок торговли». Слово было у всех на устах, хотя никто, по-видимому, не понимал до конца, что оно означает. Палата лордов потребовала, чтобы специально созданная комиссия «выяснила, что представляет собой эта депрессия в сфере торговли». Четкого ответа так и не нашли, но слово вошло в политический лексикон и с тех пор его не покидало.

Осенью 1880 года Гладстон писал королеве:

Состояние Ирландии, без сомнения, удручающее и опасное. Его особенность заключается не столько в общей неустойчивости положения, сколько в широко распространенном заговоре против собственности. При всем различии обликов это зло вызывает достаточно серьезные опасения. И в этом деле есть одна особенно тягостная черта, а именно то, что предводители неспокойной части народа подстрекают его к нарушению закона, тогда как во времена О’Коннелла можно было не сомневаться: даже в разгар политической агитации они решительно осуждали аграрные преступления и в целом требовали соблюдения закона.

«Ирландский вопрос» и его damnosa hereditas был для Гладстона таким же источником постоянных бед и тревог, как «Восточный вопрос» для Дизраэли. Если в стенах парламента засел Парнелл, а снаружи караулили фении, какого волка следовало отгонять первым? Политики из Лиги гомруля (самоуправления Ирландии) и активисты Ирландской земельной лиги представляли огромную угрозу, масштабы которой Гладстон вряд ли осознавал. В 1879–1880 годах число сельских беспорядков и случаев выселения арендаторов выросло втрое. Первого человека, поплатившегося за притеснение арендаторов, звали капитан Бойкот, и его имя стало нарицательным для того наказания, которому его подвергло общество. «Мне не терпится узнать, как Гладстон собирается выпутаться из этой ирландской неразберихи, — писал Солсбери. — Это очень похоже на революцию. Нам придется снова завоевать Ирландию, если мы хотим удержать ее, но хватит ли для этого сил английским избирательным округам в их нынешнем состоянии? Я в этом сомневаюсь».

За все это время проблема Ирландии — или, возможно, ее следовало бы назвать проблемой Англии? — никуда не делась. В Ирландии по-прежнему оставались английские земельные агенты, английские землевладельцы, английские отсутствующие землевладельцы, а в Дублинском замке заседало английское правительство. За прошедшие годы было принято множество законов и актов, но все они были приняты в пользу англичан.