Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Его остановил электорат. «Что ж, Герберт, старина, — сказал он своему сыну, — нам задали взбучку, в этом не может быть никаких сомнений». Консервативные юнионисты и либеральные юнионисты получили совокупное преимущество в 118 голосов перед сторонниками Гладстона и ирландскими националистами. В конце года он записал в дневнике:

Год потрясений и огромного напряжения. Думаю, некоторого прогресса все же удалось достигнуть. Но больше всего я был поглощен теми интересами, которые, несмотря на свою глубоко человеческую природу, все же совершенно не подходят старику, готовящемуся пересечь Реку Смерти. Однако же мне не дали ни единой возможности выбраться из этого водоворота, — я не могу бросить дело, которое имеет неоспоримую важность для моих собратьев и в котором определенная роль, по-видимому, отведена и мне.

Другими словами, он не собирался сдаваться.

Ко всеобщему изумлению, Гладстон был готов продолжать политическую деятельность. Он сказал, что остается в распоряжении своей партии и друзей и будет «особенно чутко прислушиваться к зову ирландского вопроса». Это стало делом его жизни, нравственным плодом его существования. Он вел себя как раскаявшийся грешник, стремящийся оправдать свое существование благими делами. Он стал намного резче высказываться о своих врагах. «Ирландия — самая необыкновенная страна в мире, — говорил он. — В ней закон стоит на одной стороне, а справедливость — на другой». Власть, опирающаяся на «методы постоянного принуждения» и пользующаяся «самыми нечестивыми и порочными средствами из когда-либо употреблявшихся на практике», не могла просуществовать долго.

Тем временем Солсбери создал консервативный кабинет. (Рэндольф Черчилль называл его «Маршаллс энд Снелгроувз» (Marshalls and Snelgroves), намекая на один солидный, но скучный универмаг в Лондоне.) Сам Черчилль получил должность канцлера казначейства и место лидера палаты общин — откуда, по мнению многих, должен был взлететь на должность первого министра. Солсбери считал своей обязанностью следить за тем, чтобы на повестке дня больше не появлялся Гладстон и вопрос самоуправления Ирландии. Как первый министр он также должен был заботиться о сохранении целостности и единства своей партии. Это была не самая легкая задача, поскольку Рэндольф Черчилль фонтанировал грандиозными планами, поносил своих коллег и при малейших затруднениях угрожал отставкой. В конце концов Солсбери заставил его замолчать, к огромному изумлению Черчилля приняв очередное прошение об отставке. Угроза исчезла в одно мгновение. Теперь Солсбери остался в одиночестве, но его могло утешить уверенное большинство юнионистов.

Гладстон по-прежнему пребывал в хорошем настроении: верность делу ирландского самоуправления служила ему опорой и смыслом существования. Они с Парнеллом заключили «сердечный союз» в борьбе за ирландское дело, но в истории всегда есть место неожиданному. Парнелл роковым образом скомпрометировал себя, оказавшись замешанным в деле о разводе: доказательства его вины были неопровержимы. Либеральный государственный деятель Джон Морли однажды сказал: «Ирландией было бы совсем не сложно управлять, не будь ее жители так упрямы, а все ее проблемы — неразрешимы». Гладстон в частном порядке выразил сожаление по поводу «ужасного дела Парнелла», но публично не высказывался до тех пор, пока его не вынудила к этому общественная реакция. Супружеская измена и развод считались в Ирландии еще более отвратительным делом, чем в Англии, и даже самый популярный политик не мог избежать огня общественного порицания. Однако первую горящую ветку бросил не кто иной, как Гладстон. Он написал Парнеллу, убеждая его уйти в отставку. Парнелл отказался, и почти сразу после этого Гладстон сделал так, чтобы его письмо попало в Pall Mall Gazette. После этого с Парнеллом было покончено навсегда. Гладстон поверг его во тьму забвения. Те, кто продолжал голосовать за него, были «либо негодяями, либо глупцами».