Раунд. Оптический роман

– Ну, я – дело простое. Инсценировки «Взятие Зимнего» могли кого-то увлечь года до 20-го, не дальше. Я стал просто директором цирка со временем. Вернее, маленького такого циркового театрика. «Чакона» опять же прижилось. Со своей спецификой – с выездными представлениями. По всей стране ездили. Ну так вот, начинается война. Театры все, как известно, отправляют в эвакуацию. И тут мы с Сенычем крепко вместе напиваемся. Мы оба уже не военнообязанные, на фронт нам нельзя. В эвакуацию страсть неохота. Сеныч мне говорит: моих отправляют в Ташкент. Они все с семьями, с детьми, я должен их туда отправить. И Ирину я туда отправлю, жену, значит. А сын его уходит на войну – отец вот этого Гриши-то, который звонил мне сейчас. И вот Сеныч говорит: «Но я не могу ехать в эвакуацию. Как это – сын на фронт, а я… Мне, надо сказать, по ряду причин…» Ну ладно, это неважно.

– Ой, я знаю. Это вот тут вы ходили к Сталину, чтобы вас на фронт выпустили?

– Да ну, к какому Сталину, вы что? Ни к какому Сталину я не ходил, вы это как себе представляете? Но да, нам надо было добиться разрешения.

Мы пили мадеру. Сеныч привез с гастролей из Франции почему-то. Его выпускали, но каждый раз что-то случалось в этих поездках, то одно, то другое, а началось все с первой, когда у него защемило какой-то там позвонок, и он почти не мог ходить. И так и не восстановился до конца: то лучше было, то хуже. В другой раз Ирина слегла там с воспалением легких, потом обокрали московскую квартиру, пока они были в отъезде. И он привез откуда-то из-под Парижа мадеру. Он там хорошо поездил по Франции на машине. Умолил дать ему автомобиль и потом, умирая от смеха, рассказывал про романтическое путешествие: он за рулем, рядом Ирина, на заднем сиденье эмгэбэшник, которого смертельно укачивает, Ирина сует ему мятные конфетки, но не помогает, и он то и дело просит остановить у обочины, но оставить их в покое не может. И вот из какого-то такого путешествия он приволок мадеру. Она потом у него стояла много лет. Было опять жарко. Голова была чугунная; зачем я пил? Кружевная скатерть на столе, белая, на ней пятна, закапали мадерой. Ирина бы страшно ругалась, но где та Ирина. Как же нам спокойно с ним было вдвоем. Сеныч говорит: «Иногда мне кажется, нехай они друг друга пожрут». Я говорю: «Я это правильно расслышал?» Он молчит, сопит. Затягивается. «Далеко пойдешь».

– И как вы его добивались?

– Ну, на самом деле не так сложно было. Уже многие театральные артисты поехали на фронт. Тогда была такая тенденция. Ну, написал Сеныч какие-то бумажки. Ну, может, поговорить с каким-то наркомом. Честно, я даже не вникал. Довольно быстро нам дали не разрешение даже, а прямо-таки направление на фронт. Мы ехали вместе. Сеныч, его пять артистов, я, мои человек десять. Десять точно. Да-да, точно, Сеныч поговорил с кем-то из начальничков, это вообще неинтересная история. Значит, это было лето уже 42-го года, и это были действующие части 16 армии. А Сеныч – это надо тоже хорошо себе представить – уже не очень хорошо ходит. У него уже проблемы с позвоночником, и он, знаете, в таком регистре живет: то все нормально, то с палкой, а то и вовсе с коляской. И вот в таком сомнительном виде он приезжает на фронт. Правда, в любом своем состоянии он обожает водить, его только пусти за руль. За рулем ему даже становится легче, поэтому какой-то фронтовой грузовичок нам выдали. И форму тоже выдали… Слушайте, вы только там поправьте потом перед публикацией – что я его Сенычем-то величаю везде? Несолидно. У меня-то привычка, так всю жизнь и проназывал.

Что в голове? Музыка. Гоп-стоп, Лора… Давала у забора… Чего-то у майора… Гоп-стоп, Ася… на матрасе… полковнику в запасе… Гоп-стоп, Зоя… стоя… начальнику конвоя… Как привяжется, так ночь и не спишь, и все крутится-крутится в голове. Гоп-стоп… Зачем вспомнил? Опять маяться.

– А что же вы делали на фронте?

– Поддерживали боевой дух армии.

– Ну все-таки?

– Я вот, знаете, помню один такой день. Июль, жарко. Все такие умученные этой жарой. И вот ближе к вечеру, когда сумерки, когда чуть холоднее, мы начинаем представление. Сначала – какая-то общая разминка. «Ищу, где у колечка моего обручального начало, а где конец…» – «Так нет же у кольца ни начала, ни конца». – «А это вы, батенька, ошибаетесь! Разгром сталинградского кольца и есть начало их конца…» Побегали, покувыркались. Бойцы сидят, немножко подрасслабились. А дальше…