Раунд. Оптический роман

За окном ослепительное январское солнце, бликует – сияющие стекла книжных шкафов, стол, янтарная полировка, янтарный чай, коньяк. Коньяк не помню, если честно, но кажется, что что-то пили. Хотя могли ли там пить? «Он нарывается, вы сами понимаете. Он, считайте, сделал все своими руками. Он много власти взял, вы должны понимать, как это опасно. В масштабах страны это опасно. Вы человек грамотный». Я очень грамотный. Я вгрызаюсь зубами в наволочку.

– Вы мне все-таки можете рассказать, как он погиб?

– Его убили. МГБ. Это было дело решенное. Он был по еврейской части большой деятель, а тут уже начиналась борьба с этими… Он был основатель антифашистского комитета. Зверинец-то наш…

На сцене был выстроен зверинец. Тот же самый, мы воспроизвели его до самых мелких деталей. Там даже не было вопроса, почему мы возвращаемся к военной теме – ну, годовщина какая-то. Сначала выводили зверей, волк у нас в тот момент уже болел, это было последнее его выступление, кстати. Потом зверей незаметно уводили, и потихоньку вылезали актеры в масках, вся эта гитлеровская шобла, как тогда, бесновалась, дети в зале жались к родителям, родители… ну, кто-то недоумевал, а кто-то поддался этой волне, смеялись. Шапитмейстер наяривал частушки, клоун дурил: а что это за калоша? А это в которую Гитлер сел со своим блицкригом… Где-то гремели литавры, дробно раскатывался какой-то маршик. И тут с заднего двора въезжает в здание цирка – с черного входа то есть въезжает – разрисованный свастиками грузовик. Это был тот заезд, через который мы в скотовозах провозили лошадей и вообще всяких крупных. По широкому коридору он шустро катится прямо к арене и шустро выруливает в самый центр. Автомобиля в цирке еще не видели, а этот еще такой дикий. Он катится по кругу, подминает колесами опилки, сигналит, сигналит в такт музыке, музыка начинает подлаживаться под сигнал, и вот это уже не просто маршик, это уже вполне отчетливый «Граф Цепеллин Марш», ненавистный мотивчик становится все отчетливее, все громче, литавры все настырнее, грузовик все резвее нарезает круги и выбрасывает из окон флаги со свастикой, а вокруг орут и ревут картонные звери в картонных клетках, форте, фортиссимо, крещендо, взрыв. Взрыв, я вам говорю. Мы взорвали грузовик посреди цирка. Взлетают опилки, но кабина герметична и остается цела, горят красно-черно-белые флаги, грохот, огонь, огонь!

Самое главное было, чтобы кабина была герметична. Опять эта комната, она тоже какая-то герметичная, полки, стекла, окна в стекла, опять этот анекдотический чай, как будто я могу его протолкнуть через горло, и я говорю, выталкивая из горла слова: кабина должна быть герметична. Нам нужен хороший специалист.

Они смотрят на меня, смотрят друг на друга, оценивают, взвешивают. Потом один из них, который толстый, говорит: «А-а-а-а, так у нас же есть NN! Его можно задействовать?»

Умный морщится: «Лишние люди?» Толстый говорит раздраженно: «А как прикажешь делать иначе?»

И потом, через пару дней, появляется в том же кабинете этот хмырь, гений взрывотехники, сухонький сухарик в хорошем костюме, невозмутимый, жует губами, решает сложную задачку, думает, думает, жует губами, потом с провизорским спокойствием говорит: кабина должна быть герметичная, это наша главная цель. Пусть это будет особая взрывчатка узконаправленного действия. Установим титановую трубку под сидением стволом вверх. Или… Объемный взрыв, незаметный выходит бесцветный непахучий газ – н-н-ну, скажем, метан. Искра от зажигания… Особый искрящий элемент, ну хоть пьезокристалл… Кабина… Кабина слегка деформируется, это будет незаметно внешнему глазу… На всякий случай поставьте сетки. Но кабина, кабина – ваша задача, чтобы кабина была герметична, позаботьтесь об этом. Иначе я ни за что не ручаюсь.

В СССР о таком не слышали, конечно. Он работал с немцами.

В зале крик, но все, в общем, понимают, что взрыв запланированный, что он ровно посреди арены, не опасен, что это часть представления. Кто-то из детей начинает дуром орать, мать бегом тащит его на выход, невозмутимые капельдинерши приоткрывают ей дверь и указывают дорогу. Свет гаснет. Униформисты быстро, за тридцать секунд – мы репетировали и считали – убирают всё: маски, клетки, грузовик. Дым расслаивается в воздухе и быстро уходит, мы подвезли для этого специальные вытяжки. Марш на последних аккордах стихает, и где-то издалека слышится цокот копыт, прорезается труба – по-люш-ко-по-ле, потом вторая – по-люш-ко-ши-ро-ко-по-ле, потом громче, громче, хор: пусть же сильнее грянет песня! Это наша песня боевая!

И на арене – конный отряд красноармейцев. Кони копытами топчут пепел и опилки.

– А я знаю… Я в архив ходила. Я бумаги видела. Я знаю, как вы это все устроили. Как вас вербовали. Вы его ненавидели, что ли?

Вытягиваюсь в кресле, улыбаюсь.

– А чаю хотите еще?

Не такая уж она и шляпа, как мне показалось. Архивы открыли, вы подумайте. Думал ли дожить?