Раунд. Оптический роман

– Он болен, я надеюсь, что он действительно болен, а не просто меня обманул. Если он не болен, тогда вообще непонятно, чего я к нему пошел. Мы не виделись с какого года? Я метро не люблю и стараюсь на нем не ездить. Поперся на метро куда-то к Пер-Лашез. Я ничего такого, я просто не люблю вот этот момент, когда спускаешься. И там внутри все время муторно: зачем я под землей? Ну неестественно это человеку. Я вам говорил уже. Нет, не задыхался, не выходил раньше времени, вполне справился, просто раздражался. Доехал. Слава те господи. Пока от метро шел, не думал ничего такого. Погода была такая хорошая, самая золотая осень. Но вот когда вошел в номер отеля, вот тут меня настигло. Куда я пришел, зачем? А если он не болен вовсе? А как его выпустили? А как он доехал, если он не ходит почти? А пока в холле топтался, он из глубины комнаты крикнул что-то такое бодрое, едкое – что-то в телевизоре увидел, то ли «гол», то ли «врешь». И вот от этого окрика у меня как все перед глазами встало. Стою с портфелем и думаю: надо бежать. А Ирина мне так ласково говорит: «Может, вы на табуреточку присядете?»

Она со мной на «вы»! Как будто я не целовал ее в каком-то дворе на Лиговском.

Табуреточку. Как будто я инвалид. Хотя чем-то я и инвалид.

Ладно, не бежать же с портфелем.

Вошел. Сидит в кресле. И вот честное слово: ровно такой, как был. Он и был лысый. Носатый. Я вошел, он сразу: «Ну наконец-то!» С таким как будто облегчением. Как будто он только меня и ждал все эти сто сорок лет. Потом весело так заорал: «Ирина! Давай ему вина!» Я не хотел, но поди откажись.

– О чем вы говорили?

– Не помню. Не хочу. Я кроме этого шираза и не запомнил ничего.

Они рассказывали, как машину брали напрокат, куда-то ездили, он же любитель водить. Каким-то образом ему это устроили. Сопровождающий с ними был, блевал на обочине. Замки какие-то, вино, погреба.

Знаете, что с ним было самое страшное? Любого человека узнаёшь, увлекаешься, он тебя обволакивает – а потом так удушающе быстро приходит разочарование: не то, не то. Вообще не нравится. На что я купился?

И вот я к нему явился, столько лет прошло, я не юн, я успешен, я воплотил свою мечту, я режиссер, я в другой стране, с Советами меня, слава богу, ничто не связывает, я спасся! Он оттуда, он заложник с блюющим чекистом, он стар, в конце концов! Что я сейчас, буду смотреть на него теми же глазами? Опять вот эта мука будет – чтобы он меня по спине похлопал при встрече или при прощании? Да не может этого быть больше в жизни.

И он мне говорит так ласково: «Где же ты был все это время, Денис? Разве можно так пропадать? Ты обо мне подумал?» А я говорю: «Что я там о тебе должен был думать, ты у меня девушку отбил».

Идиот.

А он говорит: «При чем здесь девушка? Сядь-ка рядом со мной».

Потом я говорю: «Когда же мы увидимся теперь?» А он хохочет: «Это уж, милый мой, как ты придешь, так и увидимся. Я, видишь, не хожу теперь».

Или «не ходок теперь». Не помню я. Не ходок, точно.

Вышел я как больной, шел и все думал: а он болен или что вообще? А я сам? И это вопрос, на который я требую от вас ответа.

– У нас закончилось время. Мы обсудим это в следующий раз.

6. Пьезоэффект Ирина Неледина-Флитман

Hey! Le monde va mal pendant qu’on se tape.

10 ans plus tard le même constat.

Есть такие источники, которых никогда не существовало. Не говоря уж о том, что непонятно, как Ирина могла бы передать это письмо – она никогда бы не стала его писать. Ни природное высокомерие и страшная невозможность признать собственное поражение, ни соображения элементарной осторожности не дали бы ей этого сделать. А письмо такое:

Дорогой Денис!