Раз мальчишка, два мальчишка

Приближаясь к этому огромному кокону, Андрей все яснее различал, что он слеплен не только из одних волос, но и из полуистлевшей солдатской одежды: из сотен и сотен курток, штанов, жилетов, носков, огрубевших и превратившихся в стены этого жуткого нечеловеческого жилища.

– Мы пришли, – сказал Стригач и резко поставил Андрея на землю. От неожиданности у того подогнулись ноги. – Ну что ты? Заходи.

Он подтолкнул мальчика в проем, ведущий внутрь кокона.

«Лучше бы он убил меня в лесу, – зло подумал Андрей. – Там хотя бы деревья, небо, а здесь…»

Андрей сделал последний, как ему казалось, вдох, задержал дыхание и шагнул. Что-то хрустнуло под ногами, и со всех сторон понеслось шипение.

– А ну тихо! – гаркнул Стригач на кого-то невидимого, покопался в кармане мундира и зажег свечу.

Тьма расползлась по углам, и стало видно жилище Стригача. По кругу кокона до самого потолка вились то ли полки, то ли лежанки, с которых на Андрея, а точнее, мимо него пялились лысые перепуганные мальчишки. Они жались к стенам и тихо шипели в пустоту, вытягивая тощие подрагивающие шеи. Андрей отвел глаза, ему почему-то было стыдно смотреть на этих мальчиков. Не потому, что они были голыми, а потому, что он понимал, что скоро превратится в одного из них.

– Садись, – требовательно сказал Стригач, указав на одну из нижних полок.

Сам он опустился на какой-то пышный матрас. Сначала Андрею показалось, что он изо мха, но вскоре стало понятно, что никакой это не мох, а волосы: светлые, каштановые, черные, рыжие, прямые и кудрявые – тысячи прядей – мягкая перина Стригача.

Андрей машинально провел ладонью по голове, будто хотел убедиться, что его волосы все еще на месте, и неожиданно коснулся сережки в ухе.

«Это сережка моей матери, – мысль оказалась такой ясной, что как будто осветила даже это мертвое жилище. – У меня все еще есть мать, и она только моя, он о ней ничего не знает». Мальчик почувствовал, как это знание отделяет его от Стригача, ноги снова становятся его собственными ногами, а мысли – только его мыслями.

Как будто почувствовав это изменение внутри Андрея, мальчишки зашипели на него со своих то ли лежанок, то ли насестов.

– Значит, – зевнув, заговорил Стригач, – ты утверждаешь, что пришел ко мне по своей воле? – голос его звучал очень тихо, словно рядом кто-то спал.

– Да, – ответил Андрей. – Я пошел вместо другого парня, которого выбрали.

– Но ты же знал про меня?

Даже в полутьме Андрей увидел, как хищно блеснули глаза Стригача, а губы растянулись в выжидающей мерзкой улыбке.

– Знал.

– И все равно вступился за парня?

– Да.

– И ты думаешь, что решил это сам? – Стригач причмокнул. – Никто тебя не подталкивал? – в голосе его появилось непонятное мальчику ехидство.

– Конечно сам! – Андрей начинал злиться. – К чему эти странные расспросы?

– Вы, молодые, такие смешные и самоуверенные, – продолжал Стригач тем же подначивающим тоном. – Думаете, что всё-то вы сами: и решения сами принимаете, и поступки по своей воле совершаете. А что, если это не так? Что, если все за вас давно решили, а вы и не заметили?

Пока Стригач говорил, Андрей поймал себя на странном ощущении, как будто он снова в школе и слушает нравоучения классной руководительницы, нравоучения тетки в магазине, нравоучения мачехи, нравоучения кого-то из телевизора.

– К чему вы это? – спросил он.

– А к тому, – голос Стригача снова изменился и стал угрожающим, – что ничего ты не выбирал. Товарищ твой специально рассказал плохую сказку за того паренька, чтобы ты его потом пожалел и пошел вместо него. Именно ты, а не кто-то другой.

– Егор? Да откуда он мог знать, что все так получится?! – удивился Андрей.

– Оттуда, – грубо оборвал его Стригач. – Видишь ли, в чем дело, ты бы мог уйти отсюда хоть сейчас, если бы ты и правда добровольно принес себя мне. Мне добровольцы не нужны. С души от таких воротит, – Стригач скуксился, недвусмысленно показывая свое отвращение. – Вот только ты не совсем добровольный, есть в твоем поступке чужой умысел. Мой умысел. Может, у меня с этим Егором договор был на твой счет?

От слов Стригача внутри у Андрея стало горько и безысходно оттого, что даже хороший его поступок оказался совсем не тем, чем казался. До сих пор ощущение собственного правильного выбора хранило его, как волшебная броня, не подпуская ужас слишком близко. Но вот броня треснула, и первым под нее начало заползать отчаяние. «Все было бессмысленно, никого я не спас, потому что никому, кроме меня, опасность и не грозила». Андрею захотелось плакать от обиды на весь мир, а особенно – на себя. «Никакой я не герой, а малолетний идиот».

Как будто подслушав его мысли, Стригач сказал:

– И пополнишь мою армию.

Мальчишки злорадно зашипели со своих лежанок.