Раз мальчишка, два мальчишка

«Малолетний идиот». Стало невыносимо стыдно перед собой, перед Пашкой и Конкордией Петровной, перед мертвой матерью. Даже сейчас стыд внутри Андрея мог потягаться со страхом, хоть это и был страх смерти. Он все крутил в голове момент, когда попросил привязать себя к дереву вместо Вали. Почему-то это казалось ему важным. Это стыд двигал им тогда, а не желание помочь. А за тем стыдом был другой стыд – теплый и глубокий, его он носил в себе постоянно, как вечного нерожденного ребенка, который жрал его изнутри. И в тот момент у дерева он просто понял, что не выдержит, если добавит еще хоть немного. Он сделал это для себя, но это был его выбор.

– Ну? Тянуть смысла не вижу. Что скажешь, мальчик?

– Тянуть с чем? – тупо спросил Андрей.

– С постригом, конечно, – Стригач довольно осклабился.

Неожиданно быстро он вскочил на длинные кривые ноги и в один прыжок оказался рядом с Андреем. Тот еле подавил крик.

– Что ты мне скажешь? – повторил Стригач, придвинув свое лицо к лицу Андрея. Его мутные глаза впились в глаза мальчика, а рот плотоядно приоткрылся, оголяя синюшный подрагивающий язык. Андрей знал, что в руке, за спиной, он держит ножницы.

– Не-че-го ска-за-а-ать, – Стригач притворно засюсюкал, – бе-е-ед-ный ма-а-а-а-ленький мальчик.

– Вы врете! – выкрикнул Андрей.

– Вы вре-е-е-е-те, – передразнил его Стригач и тут же добавил другим, строгим тоном: – И в чем же я тебе солгал?

– В том, что я не доброволец! В том, что это не мой выбор! Да, я пошел вместо Вали, но не из жалости к нему, точнее, не только из жалости, а потому что мне было стыдно. А я не хотел, чтобы мне было так невыносимо стыдно всю жизнь, – Андрей говорил быстро и сбивчиво, стараясь выговорить все, пока Стригач снова не начал путать его, переиначивать его слова и мысли. – Даже если все это был чей-то замысел: Егоров, ваш, чей-то еще – не знаю… Я мог бы и не спасать Валю, ничего могло бы не сработать, но мне было стыдно. Стыд помог мне сделать то, что я сделал.

Чем больше Андрей говорил, тем отчетливее проступала брезгливость на лице Стригача. Он кривился и морщил тонкие губы, ему явно было по-настоящему противно.

– Сты-ы-ы-ыд? – аккуратно проговорил он. Казалось, он впервые слышит это слово. – Какая интересная причина. Обычно мне говорят про страх, тоску, ненависть. Иногда – про любовь, но ее редко бывает, знаешь ли, достаточно.

Стригач растянул губы в улыбке, вытащил ножницы и раскрыл их. Андрею захотелось зажмуриться, но он не смог.

Стригач провел лезвиями вдоль щек Андрея, как будто погладил. Его движения казались нежными, практически любовными, и оттого такими страшными. Он гладил ножницами Андреев лоб, переносицу, ложбинку между носом и губами, подбородок. Лезвия скользили в миллиметре от кожи мальчика, не касаясь ее. Мыслей в голове не было, только крик и непонятная завороженность.

– Что такое этот стыд, если я не могу прикоснуться к твоим волосам? – Стригач зашипел тихо и злобно, а ножницы замерли над головой Андрея.

Отвечать не хотелось. Мальчик молча смотрел на своего тюремщика, а тот вглядывался в него с нескрываемым любопытством.

– Ты знаешь, я не могу постричь тебя, – начал Стригач. Голос его звучал деловито и сварливо, как у работника ЖКХ. – Но убить тебя я все-таки могу. Пользы мне от этого никакой, но все же.

В доказательство своих слов он слегка ткнул Андрея ножницами в шею.

– Вы меня не убьете! – осмелел Андрей. – В этом нет смысла, я все равно не стану частью вашего войска, а просто умру.

– Захочу – убью, не всем, знаешь ли, нужен смысл, – осклабился Стригач. – Но если ты расскажешь мне про этот свой стыд поподробнее, я отпущу тебя.

– Я смогу уйти, если расскажу? – переспросил Андрей, мысленно ища подвох в предложении Стригача.

– Сможешь, это я могу тебе пообещать.

Андрей вздохнул, рука нервно потянулась к сережке в ухе. Он еще никому об этом не говорил даже мысленно, а уж тем более вслух. И теперь он должен рассказать о том, что его мучает, самому отвратительному слушателю на свете. Он вспомнил вертлявого школьного психолога практически с сожалением: он-то, конечно, ни в какое сравнение не шел с жующим волосы Стригачом. Андрей все пытался взвесить степень откровенности, с которой ему стоит говорить, но что-то подсказывало ему: такому существу нужно, чтобы он вывернул себя наизнанку. Ничего другого в ответ он не примет.

– Я сделал кое-что плохое и не успел попросить за это прощение, – начал Андрей, стараясь не слушать, как звучат эти слова, а просто говорить.

– Что же ты такое сделал? – с каким-то пошлым любопытством спросил Стригач, приподняв лысые брови.

– Моя мама сильно болела, – слова начали застревать в горле. – Вообще-то она умирала, но я никак не мог…

– Смириться? – сочувствующе и одновременно с издевкой подсказал Стригач.

– Да. Мне казалось, что она совсем перестала бороться, перестала что-то делать и просто ждала, когда жизнь закончится.

– А ты думал, умирают как-то иначе? – злорадно перебил Стригач.