Разбитое зеркало (сборник)

А потом, некоторое время спустя, действительно приходило известие, что человек тот умер.

Тревожный огонек запалился у Пчелинцева в подгрудье, он немо шевельнул губами, вглядываясь в черноту, в слабое диковинное сиянье, в дорогое, которое он и на тот свет с собою унесет, лицо Марьяны, спросил: «Случилось что-нибудь? Почему печалишься? Ну, говори же, говори!» Но молчала Марьяна, лишь глядела и глядела на него из темноты, будто хотела запомнить облик Пчелинцева, потом поправила косу на груди и исчезла. Сама-то исчезла, а тревога осталась. Тревога, тоска, осеннее одиночество.

– Пора, – пробормотал Пчелинцев тихим сипящим шепотом.

Отвязал от майки скрутку, втянул несколько раз в себя воздух, выдохнул – он, будто меха жаркой деревенской кузни, собственные легкие опробовал, прислушивался к клокотанью, к хрипам, раздающимся в них, проверял на прочность, спрашивал самого себя: выдюжит он или не выдюжит?

Хоть в Бога он и не верил, но тут это ему понадобилось – то ли сердце подсказало, что наши предки часто так поступали, то ли он молил кого-то неведомого о послаблении, то ли подогревал сам себя и сам себя благословлял…

– Пора.

Резко нырнул, из последних сил, какие у него только были, оттолкнулся от залитой водою батареи. Быстро добрался до двери. Оцарапав себе плечи, протиснулся в коридорчик, узенький, как ученический пенал, помогая себе руками, упираясь ими в стенки, отчаянно ботая ногами, пересек его, потом, вытянув вперед руки, бросил холстину, рванулся в черную, куда более холодную, чем вода в кубрике, глубину. Хотел было выгнуться и сразу уйти вверх, но вовремя спохватился, вспомнил, что может удариться головою в фальшборт и, оглушенный, сразу уйти на дно, поэтому по скользящей проплыл еще метра два, с усталым удивлением ощущая, как холодна и как темна внизу Волга. Чернота такая же вязкая, непроглядная, как и в кубрике. Но кубрик, он глухой, как сундук, со всех сторон запаян, ни одной щелки, кроме двери, нет, поэтому свет туда втискивается, лишь когда дверь открывают, – а тут? Почему же Волга снизу, на дне своем, так угольно темна, мертва почему?

Пчелинцев выгнулся, сделал ловкое движение, будто рыба, двинулся вверх, работая изо всех сил руками, ногами, отталкиваясь от воды, от мрачной стылой твердой глуби, уходя все выше и выше, ощущая, как хрипит, фыркает, лопается пузырьками, словно газировка, охолодавшая кровь, что-то побулькивает, стонет в легких, боль давит на виски, на затылок… Боль уже прочно окольцевала всю голову, она взяла в тиски ключицы, предплечья, ребра, спинной хребет…

А чернота все не кончается и не кончается, она беспредельна, вечна. Ну хотя бы на чуть рассеялась плотная чернильная мгла, холодный тонкий морок, но нет – чернота, чернота, чернота. Вязкая, непроглядная. А что снаружи-то, наверху? Над Волгой что? Может быть, ночь? Может, потому чернота не кончается? Если ночь, то тогда Пчелинцеву туго придется – до берега он доплыть не сможет, на это у него силенок, дыхания не хватит.

Но нет, не поддавайся, Пчелинцев, не поддавайся!

Почему же чернота не кончается, почему? Уже совсем нет воздуха в легких, остались одни жалкие пузырьки, воробьиная доза, и что-то рвется, ломается в груди, растекается болью, но боль эта не похожа на ту, что уже познал, она слабая, дремотная, успокаивающая. Это новая боль, такую Пчелинцев еще не знает, боль смерти.

И угасающим своим мозгом, остатками сознания он вдруг понял, что глубина, на которую лег «Лотос», куда больше той, чем усталый, ослабленный человек в состоянии одолеть. Значит, смерть?

Неужели смерть?

А по Волге уже довольно давно ходили катера-спасатели, искали, в каком же месте речного дна лежит обстановочное суденышко? Пока поиски ни к чему не привели – никто из тех, кто спасся, не заметил места ночного столкновения. Да и до того ли было, когда в черной беззвездной мгле на «Лотос» надвинулся огромный высокобортный танкер и пустил судно под воду, словно прелую, с проржавевшим дном кастрюлю?

Баржу-водянку с проломленным бортом нашли в одном из ериков. Несмотря на то что баржа была покалечена, перекошена ударом, на воде она держалась устойчиво и тонуть не собиралась. Подводная команда тщательно прочесала ерик, но «Лотоса» там не нашла.

И еще. На месте подобных аварий обычно остаются следы – обломки досок, такелаж, пустые банки и канистры, тряпье, густые круги пролитой солярки и масляные пятна. Все верно – должны остаться подобные следы, но течение в этом месте Волги было сильным, поэтому вода все следы смыла вниз, в многочисленные ерики, и речная глубь, скрывшая «Лотос» от людей, была чистой, без единого намека, что именно тут произошла катастрофа.

На командирском катерке, который тут все называли адмиральским, ибо он был списан с боевого крейсера и когда-то действительно возил адмирала, находились водолазный старшина со своими подопечными, портовое начальство, шкипер «Лотоса», постаревший за один день на несколько лет Колян Осенев, пчелинцевская жена Марьяна, команда обстановочного судна.