Разбитое зеркало (сборник)

– Только поднимать нужно осторожно… Чтоб ни на миллиметр «Лотос» не сдвинулся, – предупредил Пчелинцев, когда его уложили на палубе катерка-быстрохода и собрались отвезти в Астрахань. – Иначе Ежову – каюк.

– Воздушная подушка? – догадался старшина водолазной команды, первым приплывший вместе с катерком к Пчелинцеву.

– Она самая. И… – Пчелинцев зашелся в хриплом кашле, закрутил перед собой вялой, испачканной мазутной сыростью рукой, – спешить надо. Кислорода не ахти как много в этой самой подушке осталось.

Да, опрокинутое вверх дном обстановочное суденышко требовалось как можно скорее вызволять из волжской черноты, из опасного донного холода, но вместе с тем и торопиться особо ведь нельзя – «Лотос» надо было поднимать так, чтобы он ни в коем случае не изменил своего положения. Как и предупреждал Пчелинцев. Иначе вода, налившаяся в машинное отделение, всплеснется, враз вышибет воздушный пузырь в какой-нибудь оказавшийся рядом распах, и тогда Ежов захлебнется. Эта задача была посложнее остальных, поскольку «Лотос», как известно, не имел буксирных крюков, скоб, петель, за которые можно было бы его подцепить. Тросы ведь придется пускать по голому месту, и если хотя бы один конец соскользнет, сдвинется, то «Лотос» может завалиться, и тогда внутренняя волна в машинном отделении все равно проглотит воздушный мешок, в котором находился пленник.

Поэтому суденышко решили не поднимать, а передвигать к берегу, вернее, к прибрежной мели – длинной песчаной косе, мутно желтеющей сквозь воду.

Прежде чем Марьяна успела увидеть Пчелинцева, его увезли на катерке в больницу – надо было срочно принимать меры, чтобы старшего механика «Лотоса» не скрутила кессонка, чтобы не остался он калекой, надо было проверить сердце, легкие, печень, кровь, проверить все, что медики считали нужным.

Марьяна была молчалива. Глаза потемнели и потеряли обычный свой блеск, веки после бессонной ночи набухли тяжестью, увял рот, сама она сделалась суше и, кажется, отключилась от всего происходящего. В мозгу до сих пор вспыхивали болью надолго запомнившиеся слова диспетчера порта, произнесенные им по телефону. Страшные это слова, не приведи господь кому-нибудь их услышать.

Через два часа после всплытия Пчелинцев с клюкой-костылем, полуглухой, с обработанным лекарствами лицом, с усталостью, запрятанной в запавших глазах, с твердо сжатым ртом все же появился на «адмиральском» катере – тут нужна была его помощь. Пчелинцева сопровождали врач и санитарка. Марьяна вся напряглась, когда он приплыл и поднялся на палубу, хотела было подойти к нему, но не смогла – старшего механика «Лотоса» сразу же окружили люди. Первым подошел шкипер, проговорил чуть ли не шепотом:

– Не таи зла на меня, если можешь, Сергеич. Это по моей вине…

Пчелинцев, добрая душа, едва державшийся на непрочных коротковатых ногах, плотнотелый, с тщательно расчесанной и высушенной в больнице головой, махнул примирительно рукой.

– Ладно, не об этом речь… Ежова нужно спасать. Как он там?

– Тросы под «Лотос» заканчиваем подводить, – отозвался водолазный старшина.

– Дно-то хоть тщательно осмотрели? Ровное?

– Все до самой косы обследовали. Вроде бы спотыкаться не на чем, – старшина с жалостью оглядел Пчелинцева. – Чего так сразу с койки поднялся, а? Остался бы в больнице. Чего ж самого себя насиловать?

– Пока не могу в больницу, – Пчелинцев чуть приметно усмехнулся, в глазах тяжелой тенью проползла боль, – вызволим напарника, вот тогда вместе на белых больничных койках и полежим.

Шкипер, понуро опустив голову, горбился рядом.

– Подвел я вас, ребята, – опять взялся он за старое. – И что это на меня нашло – под танкер угодить? Всю жизнь проплавал, на закат годы уже идут, и никогда такого со мною не случалось.

Пчелинцев не выдержал:

– Вся жизнь не в счет. Достаточно одного раза, чтобы все пошло кувырком. Вот этот самый «раз» и случился…

Тяжело опершись на костыль и сморщившись от боли, он шагнул к борту, где стоял Колян Осенев, привалился к поручню, поглядел на недобрую, набрякшую предштормовым свинцом воду. Подумал о том, что человеческие возможности все-таки беспредельны. Еще два часа назад он умирал, прощался со всеми, кого знал и любил, кто оставался жить в этом мире, но все же полумертвым выскользнул на волжскую поверхность, завис на течении, теряя сознание… Жив ведь остался, хотя много раз за это время ему думалось, мерещилось – все, пора ставить точку, подводить черту! Но прошло два часа, всего два часа с небольшим, и он, разбитый, начиненный болью, как патрон порохом, поднялся на ноги и вот уже здесь находится, на «адмиральском» катере. Причем ради человека, который причинил ему столько зла… Нет, действительно, возможности человеческие безграничны.