Дориан с трудом поднял голову и повернулся, чтобы пронзить жену взглядом своих тревожащих разномастных глаз. Он не плакал. Еще нет. Но мускулы на его лице дрогнули, а губы вытянулись в жесткую белую линию, когда он пытался сдержать влагу, собиравшуюся под его веками.
– Я предупреждаю тебя, Фара.
– Ты должен был бы знать меня лучше, – пробормотала она, медленно ведя пальцами по траве к его сжатому кулаку.
Ни один из них не чувствовал ни дождя, ни пронизывающего холода, когда она дотронулась до его кулака с побелевшими костяшками пальцев. По сравнению с ним ее руки были настолько маленькими, что не могли обхватить его. Сердце Фары не столько билось, сколько трепетало в грудной клетке, силясь разогнать кровь по венам, напряженным от надежды, благоговения и ужаса.
Ее длинные тонкие пальцы накрыли его крупную, покрытую шрамами руку, и один за одним разогнули его пальцы, заставляя их раскрыть его секрет. Дыхание, такое же неровное, как длинный шов на его ладони, вырвалось из ее груди, затем еще одно. Она чувствовала, как ее лицо сморщивается, а на щеках горячие слезы смешиваются с холодным дождем. Следы от тех самых ран, которые были нанесены Дугану в тот день, когда они познакомились. Шрамы, к которым она девочкой прикасалась больше раз, чем могла сосчитать.
– О боже! – всхлипнула Фара, прижимаясь губами к его ладони, покрытой шрамами. – Боже мой, боже мой! – Восклицание… перешло в пение. В вопрос. В молитву. Она то поглаживала, то осыпала поцелуями его пальцы, как будто его рука была священной реликвией, а она – праведницей, завершившей долгое паломничество.
Наконец она поднесла его руку к щеке, села на колени и посмотрела в лицо мальчику, которому отдала свое сердце, и мужчине, который завладевал им.
Все тело Блэквелла сотрясала дрожь, хотя черты лица оставались неподвижными, как гранит, правда, он никак не мог справиться с подергиванием сильного подбородка. Он смотрел на нее, как незнакомый пес, когда непонятно, то ли тот набросится, то ли начнет ласкаться.
– Это правда ты, Дуган? – взмолилась Фара. – Скажи мне, что это не сон!
Он отвернулся от нее, из уголка его глаза выкатилась капля влаги, которая быстро пробежала вниз по щеке и смешалась с ручейками дождевой воды, стекавшими по его подбородку и шее.
– Я – Дориан Блэквелл. – Его голос походил на камень – серый, гладкий и холодный.
Покачав головой, Фара уткнулась в его ладонь.
– Много лет назад я знала тебя как Дугана Маккензи, и именно за него я тогда вышла замуж, – настаивала она.
С трудом сглотнув, он вырвал у нее свою руку.
– Мальчик, которого ты знала как Дугана Маккензи,
Фара почувствовала, что ее сердце вдруг стало хрупким. Даже более хрупким, чем те вазы и скульптуры, осколки которых валялись на дорогом полу его дома.
– Неужели от него ничего не осталось? – прошептала она.
Ее муж на мгновение уставился куда-то поверх ее плеча, прежде чем потянуться к ней рукой.
Фара не решалась шевельнуться, когда он потянул влажный локон с ее плеча и намотал его вокруг пальца.
– Только то, как он… помнит тебя.
Надежда вспыхнула, и слезы снова хлынули из ее глаз, затуманивая зрение, пока она не сморгнула их. Она почувствовала себя женщиной, разрываемой противоборствующими силами. Изысканной болью и мучительной эйфорией. Дуган Маккензи снова оказался в ее объятиях. Живой. Сломанный. Сильный. Не способный выносить ее прикосновений. Не желающий отдать свое сердце.
Неужели небеса действительно так жестоки?
Фара убрала мокрые пряди волос с его широкого лба.
– Ты совсем на него не похож, – пробормотала она с благоговением. – Он был такой маленький, а лицо еще круглее. Мягче. И все же я вижу в твоих темных глазах этого милого, непослушного, умного мальчика. Так что, понимаешь ли, он не может быть мертв. Должно быть, я каким-то образом все время знала об этом. Вот почему я никогда не отпускала тебя.
– Это невозможно, – заявил Дориан.
Приподняв подол своего синего платья, Фара нашарила под ним еще не вымокшую белую нижнюю юбку. А потом, совсем как в детстве, осторожно подхватила ее подол и встала на колени, чтобы вытереть им дождевую воду с его лица.