Разбойник Кадрус

Наполеон уехал из Фонтенбло, а с ним и все придворные сановники. Отели в благородных парижских предместьях ожили по-прежнему. Особенно отель барона де Гильбоа представлял необыкновенное оживление. Гильбоа давал большой обед для новобрачных. Барон сам распоряжался всеми приготовлениями, потому что его управляющий еще не воротился. А между тем Шардону следовало бы давно приехать. В последнем письме он сообщал, что наконец нашел человека, за которым гонялся так давно, этого Леблана, который должен был разъяснить подозрения насчет Фоконьяка. В письме этом Шардон сообщал, что приедет утром в день, назначенный для обеда, но в гостиной было уже много гостей, а Шардон все не приезжал.

Не случилось ли с ним чего-нибудь?

Гильбоа, терзаемый беспокойством, терялся в предположениях. Он хотел во что бы то ни стало разоблачить мнимых кавалера и маркиза, если было справедливо то, что воображал Шардон. С одной стороны, они не хотели, несмотря на данное слово, возвратить ему перстень и письмо. С другой – Гильбоа на следующий день должен был отдать приданое племянницам. Расстаться с богатством, которое он так давно держал в руках! Каждый день чувствовать над своей головой, как дамоклов меч, угрозу быть выданным Фуше!

С возрастающим беспокойством взглядывал он каждую минуту на ворота отеля; сердце его сильно билось при стуке каждого экипажа, въезжавшего во двор.

Между тем настал час обеда. Все гости приехали. Гильбоа не мог более медлить. Обед начался печально, молчаливо. Озабоченность хозяина не укрылась ни от кого. Жорж наблюдал за бароном. С проницательностью, которую он доказывал не раз, он догадывался, что случится что-нибудь необыкновенное.

Мария с трудом скрывала свою тайную страсть к кавалеру. Жанна, погрузившись в свое счастье, мало принимала участия в разговоре, который шел очень вяло. Один маркиз де Фоконьяк казался весел и несколькими удачными словами оживил разговор, который без него прекратился бы совсем.

Таков был общий вид стола, когда вдруг в дверях показался Шардон. Гильбоа первым заметил управляющего и сделал ему знак подойти. Тот повиновался и шепнул несколько слов на ухо своему хозяину. Барон тотчас встал и, извинившись перед гостями, просил позволения отлучиться на минуту. Все поклонились в знак согласия, подумав, что он забыл отдать какие-нибудь необходимые приказания. Разговор пошел оживленнее после ухода Гильбоа, присутствие которого тяготело над всем столом.

Шардон и его хозяин, не говоря друг другу ни слова, как будто заранее условились обо всем, прямо пошли к кабинету барона, находившемуся в конце коридора, в месте, отдаленном от нескромных ушей.

Они нашли в этом кабинете человека, бесцеремонно сидевшего в собственном кресле барона. Человеку этому могло быть лет пятьдесят. Голова у него была довольно красивая, но показывала очевидные следы бурных страстей, подтачивавших его жизнь. Великолепные черные волосы и бакенбарды, такие же черные, обрамляли лицо этого человека атлетического роста.

– Жан Леблан, – просто сказал Шардон, показывая на этого человека, который поклонился с величайшей непринужденностью. – Вы можете говорить, он знает, чего вы ждете от него.

– Я думал… – начал Гильбоа.

– Что Леблан белокур, – окончил управляющий.

Барон кивнул.

– У Леблана волосы и борода всех цветов каких угодно, – продолжал Шардон. – Сегодня необходимы черные…

– Понимаю… Я намерен представить его гостям под именем Готье, одного из моих друзей, приехавшего нарочно из Тулона, чтобы присутствовать на этом семейном обеде.

– Надеюсь, барон де Гильбоа, – сказал бывший каторжник, кланяясь с величественным видом, – что вы простите вашему другу Готье, если он заставил себя ждать. Но вы легко поймете… После такого продолжительного переезда… усталость… потом надо было переодеться для такого важного случая.

Каторжник сделал ударение на этих словах.

– Словом, все послужит мне извинением перед вашими благородными гостями в том, что я опоздал.

– Очень хорошо, – ответил барон. – Все ли готово? – спросил он Шардона.

– Дано знать властям, – ответил тот. – Войдя в залу, ваш мнимый тулонский друг сделает вам знак, узнал ли он в маркизе своего бывшего товарища по тюрьме. Я увижу этот знак. Полиция тотчас явится. Все произойдет без большой огласки.

– А я именно этого и не хочу! – с живостью возразил Гильбоа. – Я хочу нанести сильный удар. Если этот человек узнает кавалера или маркиза, он должен сказать это вслух. Все должны быть свидетелями этого оскорбления. Ты меня понял?

– Понял, – ответил управитель. – Я буду стоять наготове в передней.