Разбойники

Франц. Да, точно, точно! – вот и все тут! А болезнь расстраивает мозг и насылает бессмысленные, страшные сны. Не правда ли, Даниэль? Сны происходят из желудка: сны ничего не значат. Мне еще сейчас снился такой веселый сон… (Падает в обморок).

Даниэль. Боже милосердый! что это с! ним? Георг! Конрад! Бастиан! Мартин!; Да подайте хоть знак, что вы живы! (Толкает Франца). Да придете ли вы в себя? Еще, пожалуй, скажут, что я убил его! Господи, сохрани меня и помилуй!

Франц(в бреду). Прочь, прочь, гадкий скелет! Чего ты толкаешь меня? Мертвые еще не встают…

Даниэль. О, небесное милосердие! – он с ума сошел.

Франц(медленно встает). Где я? Это: ты, Даниэль? Я говорил что-нибудь? Не! обращай на это внимания! Все, что я ни говорил – ложь, сущая ложь. Пойдем! помоги мне! Это только действие обморока… оттого… оттого, что я не выспался.

Даниэль. Хоть бы Иоганн пришел; я побежал бы сейчас за доктором.

Франц. Останься! Садись возле меня на софу – вот так. Ты – умный человек, добрый человек. Дай, я расскажу тебе…

Даниэль. Не теперь – в другой раз!.. Я уложу вас в постель: вам нужен покой.

Франц. Нет, прошу тебя, выслушай и осмей меня хорошенько. Видишь ли, мне снилось, будто я только что встал из-за царского обеда, и сердце билось у меня от наслаждения, и я, упоенный, лежал в саду на траве, как вдруг – это было как будто в полдень – вдруг… Да смейся же надо мною, говорю тебе…

Даниэль. Вдруг?

Франц. Вдруг страшный удар грома поражает слух мой: в трепете встаю я, и что же? – вижу: ярким пламенем горит весь горизонт; и горы, и леса, и города растоплены, как воск в печи; воющий ветер метет и море, и землю, и небо… Вдруг раздалось с вышины, как-будто из медных труб: Земля, отдай мертвецов своих, отдай мертвецов своих, море. И вот – голая степь стала трескаться и выбрасывать черепа и ребра, и челюсти, и ноги – и они сростались, становились телами и затем видимо-невидимо неслись по воздуху, точно живая буря. Я взглянул вверх, и что же? – я очутился у подошвы громоносного Синая. Гляжу – надо мною толпы народа и подо мною толпы, а на самой вершине горы, на трех дымящихся престолах, три старца, от взгляда которых бежала всякая тварь.

Даниэль. Да это подобие страшного суда!

Франц. Не правда ли, какая бессмыслица? Вот встал первый из них подобный звездной ночи. Он держал в руке железный перстень, и держал его между восходом и закатом, и так говорил: «Вечно, свято, праведно, не ложно! Есть только одна истина, есть одна добродетель. Горе, горе, горе сомневающемуся червю!» Потом встал второй. У него в руке было блестящее зеркало, и держал он его между восходом и закатом, итак говорил: «Зеркало это – истина; лицемерие и притворство не выдержат его отражений». И я устрашился, и весь народ со мною, потому что в ужасном зеркале отражались одни головы змей, тигров и леопардов. Потом встал третий. У того были в руке железные весы, и держал он их между восходом и закатом, и так говорил: «Подойдите ближе, дети Адамовы! Я взвешиваю помышления в чаше моего гнева, а тела – гирями моей мести!»

Длниэль. Господи помилуй!

Франц. Бледные, как снег, стояли мы все. Ожидание боязливо билось в каждой груди. Вдруг мне показалось, будто мое имя первое раздалось посреди горней бури: мозг застыл в костях моих, и зубы громко застучали. Весы зазвенели, загрохотал утес и часы потекли один за другим мимо ошую висящей чаши – и один за другим бросали в нее по смертному греху.

Даниэль. Да простит вас Бог!

Франц. Этого он не сделал. Чаша росла и становилась горою; но другая, полная крови искупления, еще удерживала ее высоко на воздухе. Наконец, подошел старик, согбенный страданиями, глодавший руку от нестерпимого голода. Глаза всех в ужасе отворотились от старика. Я узнал старика. Он вырвал клок серебристых волос, бросил его в чашу грехов – и она пала, в мгновение ока пала до самой преисподней, а чаша искупления качалась высоко, высоко. И услышал я гремящий голос среди шума и дыма: «Милосердие, милосердие каждому грешнику земли и преисподней! – ты один отринут!» (Глубокое молчание). Ну, что ж ты не смеешься?

Даниэль. До смеха ли тут, когда у меня мороз по коже подирает! Сны нисходят от Бога.

Франц. Что ты! Не говори мне этого! Назови меня дураком, бессмысленным, безтолковым дураком. Ради Бога! дорогой Даниэль, прошу тебя, – высмей меня хорошенько!

Даниэль. Сны нисходят от Бога. Я стану молиться за вас.

Франц. Ты лжешь, говорю я. Иди сейчас же, беги, лети и отыщи мне пастора; вели ему, чтоб он спешил. Но повторяю тебе, ты лжешь!

Даниэль. Бог да простит вас (Уходит).