Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Парадигматическим сражением является это столкновение равных, которым в открытую заправляет Эрида: еще раз она приходит бросить в méson нечто, что, конечно, не является яблоком раздора, но даже будучи не слишком заметной, аллюзия к роковому золотому яблоку, вброшенному в середину брачного пира Фетиды и Пелея и спровоцировавшему Троянскую войну, здесь легко прочитывается. То, что Распря швыряет в méson между воинами, – это neīkos homoíion: равенство конфликта или «конфликт, не щадящий никого» – и действительно, тот, кто убил, будет убит[345] – или же «конфликт с нерешенным исходом», который текст специально обездвиживает в момент равновесия, как будто для того, чтобы отсрочить момент, когда один фронт будет прорван другим[346]. Здесь столкновение выражается в модусе sýn. Они сходятся (xynióntes) и сшибаются друг с другом (sýn… ébalon) своими щитами, подобно тому как сливаются (symbálleton) две реки, чтобы смешаться в одну (misgánkeian, misgoménōn). Это значит, что они испытывают на себе то, о чем говорит Гектор и что также известно Ахиллесу: что Арес является xynós[347], общим для всех – сентенция, которую греческая поэзия от Архилоха и вплоть до Софокла будет повторять, а Гераклит подхватит, разве что ставя pólemos на место Ареса – войну на место бога, приводящего ее в движение[348].

Сказать, что Арес является общим для всех, означает наделить бога, для которого у Гомера никогда не хватает достаточно черных эпитетов, властью уравнивать участи и жребии всех смертных. Подобно ротации должностей в классическом городе, с помощью жребия беспрестанно делающей из господина – подчиненного и из простого гражданина – должностное лицо, война является неким всеобщим обменом, с той разницей, что этот обмен касается не распределения arkhē, политической власти, но обратимости между возможностью убить и быть убитым. Кровавой isonomía битвы, этим распределением [partage] равных долей[349] заведует божественный распорядитель, которого Эсхил назовет «Аресом, менялой трупов»[350]. И поскольку обмен, пускай и на долгое время обездвиженный в своем равновесии, должен завершиться победой – а она выражается в модусе решения, при помощи глагола krínō, как если бы речь шла об исходе судебного процесса или обсуждения[351] – в этом сражении мы видим в деле то, что я назову политикой Ареса. Политика, чей распорядитель глух и слеп и принимает решения случайным образом, беспристрастно обрушиваясь на обе партии, а затем внезапно отдавая преимущество одной из них: как говорит Эсхил, комментируя Гомера: «броском костей Арес решает дело»[352]. Но люди никогда не возмущаются решениями Ареса, как они возмущались бы демократическим тираном, поскольку они знают, что бог-распределитель является также богом, прекращающим ссоры (он является lytēr neikéōn).

Короче говоря, какой бы странной ни была фигура Ареса-примирителя, именно роль посредника воюющие с обеих сторон признают за ним как главную из его функций[353]. Арес-распределитель назначает каждому его klēros (его «удел»), а klēros – это неразрешимым образом и жребий (выпадающий из шлема, который встряхивают), назначающий каждому сражающемуся его место, его земельный участок (как раз то, что охотно перераспределяют тираны или демократия, и то, что Арес щедро выделяет павшему герою, чье распростертое тело наконец-то вступает во владение землей), и смертная участь, одинаковая для победителей и побежденных. То, что этот раздел для израненного тела воина превращается в раздирание и даже разрубание[354], служит лишь дополнительным подтверждением эгалитарного закона Ареса.

В таких условиях враждующие армии оказываются в neīkos homoíion в чем-то вроде парадоксального сообщества. И вот мы видим, как заново возникает связь конфликта. Это связь жестокой борьбы и равной для всех войны, которую Зевс и Посейдон – с противоположными замыслами, чьи последствия, однако, совпадают, – попеременно протягивают в XIII песне одним и другим – связь, которую не разорвать и не развязать, тогда как она сама развязывает жизни сражающихся[355]. Связь? Узел, гласят переводы, и в общем и целом такой вариант можно посчитать вполне обоснованным. Но в «Илиаде» изображение связи войны является сложным. Хотя конечным следствием этой связи всегда является опутывание ее жертвы, для того чтобы оценить слово peīrar[356] во всей его полноте, следует также попытаться подумать о чем-то, что одним и тем же движением завязывается и растягивается: узел смерти, поочередно стягивающийся вокруг ахейцев и троянцев, фронт сражения, растянутый, как кожа крупного быка, которую некто дал своим людям, чтобы они ее растянули, – и те, разделившись (diástantes), тянут в обе стороны[357].