Читаем Разделенный город. Забвение в памяти Афин полностью

2. На гераклитовском идиоме подлинное имя для этого движения – это éris и, возможно, pólemos, но движению, мыслимому как конфликт, можно точно так же придать его общегреческое имя stásis: для этого достаточно обратить внимание на употребление глагола kinéō – разумеется, это синоним kykáō, но мы знаем, что в расхожем употреблении kínēsis ассоциируется с гражданской войной. И даже kykáō не избегает политического прочтения. Чтобы в этом убедиться, следовало бы проследить судьбу этого глагола в афинской комедии: тогда бы мы констатировали, что у Аристофана kykáō регулярно обозначает агитацию демагогов, сеющую разделение в городе, и, по меньшей мере один раз, происки Полемоса[342]. Затем, чтобы вернуться к Гераклиту, мы бы задержались на платоновских употреблениях глагола, применяющегося, чтобы изобличить у мыслителей природы (physikoí) мудрость, «которая смешивает все» или, как в «Кратиле», чтобы охарактеризовать замешательство гераклитовцев, которых затягивает в их собственный водоворот[343]. Так вырисовывается удивительная фигура Гераклита-возмутителя. Закроем скобки: теперь мы должны вернуться к словам и жестам Гераклита.

3. Гераклит является не возмутителем, но мыслителем движения. Стоит присмотреться внимательнее: что говорит фрагмент 125, если мы решимся перевести на политический язык словоформы diístatai и kinoúmenos? «Даже kykeōn разлагается, если его не сотрясают»; перевод: «есть diástasis, если нет kínēsis» (и мы добавим: а значит, если нет и stásis). Другими словами: если нет возмущения, есть разделение. И вот мы пришли к восхитительному самопротиворечивому утверждению, что в гераклитизме не обязательно является плохим знаком.

4. Придадим dia- всю его значимость. В таком случае, вполне возможно, что diístatai выражает неподвижное соразделение [partage] плохого разделения [division], которое отделяет вместо того, чтобы сталкивать в éris – безысходное равновесие двух составных частей города, подобных воде и муке, если их не смешивать. Из чего вытекает необходимость движения, которое кто-то чисто политически назовет stásis – но Гераклит предпочитает сохранить за ним его собственное имя. То, что парадоксальным образом объединяет (или, точнее говоря, смешивает), вполне могло бы оказаться некой конфликтностью.

Никто лучше Гомера не выразил конфликт, который, слаживая, соединяет. Мы еще раз обратимся к «Илиаде», пускай и лишь для того, чтобы в конце концов вернуться к Гераклиту.

Подвешенный конфликт

Вот описание одного сражения на равнине Трои:

[Из двух армий] одних возбуждал Арес, других – оливоокая Афина, Ужас и Страх, Распря [Éris] яростно ненасытная, сестра Ареса-человекоубийцы, которая вздымается, сначала маленькая, потом челом она упирается в небо, тогда как ноги ее по-прежнему топчут землю. Еще раз она приходит бросить в середину меж всех ссору [neīkos homoíion émbale méssoi], которая не пощадит никого, перемещаясь среди толпы, везде преумножая стенания людей.

Вскоре они сходятся в одном месте и вот уже схватились, ударяясь щитами, копьями, неистовством воинов, закованных в бронзу. Выпуклые щиты сталкиваются: раздается страшный грохот. Стоны и победные крики раздаются одновременно: одни убивают, другие убиты. Потоки крови покрывают землю. Так две реки, что катятся с горных вершин к месту слияния двух долин, соединяют свои могучие воды[344].

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальная история

Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.

Роберт Дарнтон

Документальная литература
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Французские адвокаты, судьи и университетские магистры оказались участниками семи рассматриваемых в книге конфликтов. Помимо восстановления их исторических и биографических обстоятельств на основе архивных источников, эти конфликты рассмотрены и как юридические коллизии, то есть как противоречия между компетенциями различных органов власти или между разными правовыми актами, регулирующими смежные отношения, и как казусы — запутанные случаи, требующие применения микроисторических методов исследования. Избранный ракурс позволяет взглянуть изнутри на важные исторические процессы: формирование абсолютистской идеологии, стремление унифицировать французское право, функционирование королевского правосудия и проведение судебно-административных реформ, распространение реформационных идей и вызванные этим религиозные войны, укрепление института продажи королевских должностей. Большое внимание уделено проблемам истории повседневности и истории семьи. Но главными остаются базовые вопросы обновленной социальной истории: социальные иерархии и социальная мобильность, степени свободы индивида и группы в определении своей судьбы, представления о том, как было устроено французское общество XVI века.

Павел Юрьевич Уваров

Юриспруденция / Образование и наука

Похожие книги

1812. Всё было не так!
1812. Всё было не так!

«Нигде так не врут, как на войне…» – история Наполеонова нашествия еще раз подтвердила эту старую истину: ни одна другая трагедия не была настолько мифологизирована, приукрашена, переписана набело, как Отечественная война 1812 года. Можно ли вообще величать ее Отечественной? Было ли нападение Бонапарта «вероломным», как пыталась доказать наша пропаганда? Собирался ли он «завоевать» и «поработить» Россию – и почему его столь часто встречали как освободителя? Есть ли основания считать Бородинское сражение не то что победой, но хотя бы «ничьей» и почему в обороне на укрепленных позициях мы потеряли гораздо больше людей, чем атакующие французы, хотя, по всем законам войны, должно быть наоборот? Кто на самом деле сжег Москву и стоит ли верить рассказам о французских «грабежах», «бесчинствах» и «зверствах»? Против кого была обращена «дубина народной войны» и кому принадлежат лавры лучших партизан Европы? Правда ли, что русская армия «сломала хребет» Наполеону, и по чьей вине он вырвался из смертельного капкана на Березине, затянув войну еще на полтора долгих и кровавых года? Отвечая на самые «неудобные», запретные и скандальные вопросы, эта сенсационная книга убедительно доказывает: ВСЁ БЫЛО НЕ ТАК!

Георгий Суданов

Военное дело / История / Политика / Образование и наука
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза