Раздробленный свет

Коридор поворачивает за угол и ведет в то, что когда-то было красивым фойе. Свет становится ярче. Мы, пробираясь к полуразрушенной арке в противоположной стороне, вынуждены карабкаться, чтобы удержаться на некогда отполированном мраморном полу, используя гигантские зазубренные трещины на его поверхности, чтобы найти опору. Мы подтягиваемся к ней, и я останавливаюсь, чтобы при слабом голубом сиянии, исходящем из-за пространства за ней, рассмотреть лица моих товарищей.

Никто не придумал, как спасти Лили. Лицо Джубили в голубом сиянии кажется пепельно-серым. Она не смотрит никому в глаза, уставившись на стену позади меня, где настоящие деревянные панели прогнулись и раскололись по трещине, идущей от пола до потолка.

— Он никогда не простит меня, — шепчет она, прижимая ладонь к ноге, словно желая дотянуться до оружия, но не в силах это сделать.

Флинн переступает с ноги на ногу. Сапоги скользят по наклонному полу, пока он не добирается до нее.

— Возможно нет, — отвечает он, удивляя меня. Я ожидала услышать одну из его страстных речей, а не эти пару слов, произнесенных мягким голосом. — Но он будет жив. Он будет в здравом уме. Как и все остальное человечество. Ты знаешь, что Лили хотела бы, чтобы мы сделали это.

В глазах Джубили появляются слезы и осознание этого поражает меня. Я не знала, что такие люди, как она, плачут.

— Но это Лили, Флинн. Как я могу… Она моя подруга.

— Я знаю, — хрипло говорит Флинн. — Хотел бы я тебе сказать… Я не знаю, что правильно. Только то, что мы зашли так далеко не одни. Ты сейчас не одна. Мы сделаем это вместе. — Он берет ее руку, убирая ее от кобуры, и подносит к губам.

Какая-то часть меня чувствует, что я должна отвести взгляд, позволить им разделить этот момент наедине, но я не могу. Ее глаза, когда они встречаются с его глазами, так доверчивы, что у меня болит сердце. Я чувствую боль, радость, что Флинн нашел ее, несмотря на разделяющие их барьеры, и ощущаю зависть, настолько глубокую, что у меня перед глазами все расплывается. В моем сознании вспыхивает последнее видение Гидеона, дремлющего в гнезде из одеял в галерее. Одна рука все еще протянута туда, где я лежала. Как получилось, что trodaire и лидер фианны могут полностью доверять друг другу, в то время как Гидеон и я… Они преодолели стены, сформированные поколением ненависти и насилия, а я не могу проникнуть за стены в своем собственном сердце. Мы втроем стоим в тишине, впитывая всю тяжесть того, что собираемся сделать. Затем, не говоря ни слова, мы проскальзываем в разрушенные двери.

Арка ведет в бальный зал. Хотя я была здесь всего несколько дней назад, до падения «Дедала», я почти не узнаю эту комнату. Только люстра, лежащая в куче разбитого стекла и электропроводки в углу, пробуждает мою память. Ранее сверкающий пол теперь тусклый и разбитый, изогнутый вниз, похожий на яму, словно тонущий под тяжестью массивного металлического кольца, угнездившегося в его сердце.

Сам разлом доминирует над похожим на пещеру бальным залом, как будто механизм оказал услугу помещению вокруг себя. Синий свет струиться с каждой искривленной поверхности, отражаясь миллион раз в осколках зеркал, которые когда-то выстраивались вдоль дальних стен. Сцена, на которой когда-то стояли Лили и Тарвер рядом с Родериком Лару, разбита вдребезги, ее обломки разбросаны по яме перед нами. Огромный потолок с иллюминаторами, когда-то смотревшими в космос, исчез, оставив зазубренную пустую дыру, в которой не видно ничего, кроме тускло-красноватой черноты коринфского ночного неба.

Голос, который мы слышали, продолжает разносится как один длинный поток слогов, что распадаются на слова, только когда мы приближаемся, прячась за упавшей колонной.

— …подумал, что пикник будет приятным, таким же, как любила твоя мама. Только ты и я, моя дорогая девочка… ничего не изменилось. Теперь уже ничего не изменится.

Мои глаза выхватывают темный силуэт слева от разлома, и когда свет из разлома поднимается и опускается снова, я различаю его черты: Родерик Лару. Он скорчился на полу, все еще одетый в грязную, рваную, сальную от пота вечернюю одежду, в которой он был на торжестве. На мгновение мне кажется, что он обращается к самому разлому, но тут из-за него появляется вторая фигура.

Лили тоже до сих пор одета так же, как в ночь крушения «Дедала». Но в отличии от грязной одежды ее отца, ее наряд безупречен, как будто она только что приготовилась к празднику. Ее черное платье ниспадает гладкими складками, двигаясь как шелк, когда она проходит мимо отца, даже не взглянув на него. Ни один волосок не выбился из прически, только один локон падает ей на шею.

— Конечно, папа, — бормочет она, и ее голос отдается странным эхом, словно доносится не из одного места. — После того, как мы поможем всем остальным.