Раздвигая границы. Воспоминания дипломата, журналиста, историка в записи и литературной редакции Татьяны Ждановой

Неожиданно я получил приличное наследство от умершего в Триесте дяди Константина Протеджико, старшего брата моей мамы, нажившего за свою жизнь в этом вольном балканском городе приличное состояние и оставившего средства для покупки домов всем своим племянникам. На эти деньги я приобрел очень неплохой дом в Олбани в расчете на то, что Робин станет приезжать туда. Но она там ни разу не появилась, в отличие от своего отца, побывавшего там дважды. Таким образом, я встречался с Робин или в усадьбе на мысе Кейп-Код, или в Вашингтоне. Потом я понял, что для нее как южанки муж был не главным приоритетом – на первом месте находился клан.

Центром клана, несомненно, была бабушка Кук – в нем царил полный южный матриархат. Поскольку Мэри была ко мне весьма расположена, я обратился к ней с просьбой помочь мне и моим друзьям в лоббировании против «черных полковников» и против американской политики, которая их поддерживала. «Южная леди» хитро на меня посмотрела и согласилась.

Вскоре мы с бабушкой Кук начали давать приемы и почти что балы в честь разных греческих политических фигур из демократического лагеря. Все эти мероприятия проходили в шикарной резиденции госпожи Кук на Массачусетс-авеню в Вашингтоне. Я уверен, что американское правительство не обращало бы на них никакого внимания, если бы бабушка не приглашала туда весь вашингтонский свет. Эта тактика возымела действие: греческие демократы вошли в моду, о них стали писать газеты, их стали всюду принимать.

Все это не могло понравиться госдепартаменту, и я снова попал в черные списки, на этот раз уже в Америке. Под меня постоянно копали, проверяли мои налоговые декларации, но безуспешно – у меня все было в порядке. А Мэри Кук и подавно не трогали: пойти против нее никто бы не решился.

Кратко расскажу об одной истории. У меня была машина «Вольво», на которой я раз в неделю ездил из Олбани в Вашингтон и обратно. Однажды на кольцевой дороге я заметил, что за мной следят – сзади шла крупная американская машина. Внезапно, на крутом повороте, машина резко пошла на обгон, а потом так ударила меня в бок, что мой «Вольво» буквально взлетел на воздух. Однако устойчивость этой модели позволила моей машине, пролетев около ста метров вниз над склоном холма, встать на все четыре колеса у его подножия – и это спасло мне жизнь. Краем глаза я заметил, что преследовавшая меня машина развернулась, нарушая все правила, и уехала на большой скорости. Я понял, что кто-то очень сердит на меня…

Все это происходило при Никсоне. Потом жизнь как-то нормализовалась. Видимо, было решено, что я достаточно наказан. В конце концов, после семи лет правления полковников в конгрессе США появились люди, сомневавшиеся в правильности американской поддержки их режима. В правительственных кругах начался диалог. Сторонники диктатуры, в основном в Пентагоне, тоже стали в ней сомневаться, потому что греческий диктатор, полковник Пападопулос, начал заниматься «отсебятиной». Появилась опасность, что он пойдет по пути арабского лидера Насера. (Интересно, что в свое время Пападопулос действительно носил в армии кличку «Насер».)

В нашей семейной жизни тоже обозначился кризис. В возрасте девяноста пяти или девяноста шести лет умерла бабушка, и Робин осталась одна, поскольку, как я уже упоминал, она никогда не была близка к другим членам семьи. Робин вернулась в наш четырехэтажный дом, где жила одна и, полагаю, впала в депрессию. Состоялся совет клана. Именно тогда у меня в Олбани ночевал свекор. Он сказал: «Мой мальчик! Мы перед тобой виноваты». Видимо, имелось в виду состояние психики Робин. Наблюдавшие ее психиатры заключили, что она не сможет заниматься более ничем, кроме своей собачки. Речь пошла о разводе.

Я, разумеется, отказался от любых материальных претензий, и в 1976 году мы официально расстались.

Вскоре после смерти бабушки стали уходить со сцены и другие герои моего повествования: умер свекор, за ним ушли мама Робин и двадцатилетний младший брат – все от алкоголизма. После кончины практически всего клана Джонсов их дом был продан, а дипломатический архив Джорджа Льюиса выброшен на свалку.

Я это понял, когда нашел унесенные ветром листки из архива свекра с грифом «секретно» под кустом в парке. Робин бросила все, ее ничего не интересовало.

Молниеносный крах их клана чем-то напоминает сегодняшний кризис в Америке, столь же неожиданный и быстротечный. Надо сказать, что Робин – единственной из всей семьи – удалось выжить. После нашего расставания моя бывшая жена жила в квартирке неподалеку от собора, в котором мы венчались.

Со временем Робин вернулась в храм – к единственной своей надежде. Она стала вести полумонашескую жизнь и при встрече со мной осеняла меня крестом со словами «Помоги тебе, Господи!».