Разговор со своими

Маму кладут в реанимацию… Поднимаюсь в неврологию (в том же корпусе), понимаю, что сказать папе о том, что Шуня в реанимации, не могу. А он не спрашивает, почему я без нее, хотя разговаривает нормально… Ласковая доктор Ольга Моисеевна успокаивает меня, объясняет, что ему сейчас «только до себя».

Театр через несколько дней уезжает на гастроли в Швецию. Я должна была ехать с Зямой, но, когда все случилось с папой, сразу свою поездку отменила.

На следующий день Зяма раньше меня едет в больницу, заходит попрощаться с папой, спускается к реанимации, его, конечно, не пускают, но маме чуть получше, и ее на кровати везут на рентген. Она обрадовалась ему невероятно, улыбалась, так что она в его памяти осталась такой…

Она, как и всю жизнь, думала не о себе. Была убита тем, что из-за нее и папы я не еду вместе с Зямой. Последняя ею написанная записка из реанимации кончается так: «…Очень неудобно писать лежа. Самочувствие так себе. Т-ра нормальная, но в груди побаливает.

В ужасном я отчаянии происшедшим в вашей с Зяминой жизни. Хочу написать что-то ласково-утешительное… и не выходит».

В реанимации поняли, что со мной не совладать, и пускали, хоть и накоротко, к маме.

Я приходила, шла к папе, потом к маме, потом ехала домой за едой и кормила их по очереди обедом. Так было и в тот день. Мне утром сказали, что маму переведут из реанимации в палату. Я поехала за обедом и, вернувшись, пошла сначала к маме в терапию. Там мне сказали, что к ним никого не переводили. Я быстро побежала вниз, в реанимацию. Когда я вошла, мамы там не было. У меня мелькнуло: наверное, ее поднимают, мы разминулись. Но женщина, лежавшая на кровати, ровным голосом сказала: «А она умерла…»

Я знаю, что такое сойти с ума. Со мной в этот день в больницу приехала Катя. Она стояла за дверью. Я закричала, она кинулась ко мне, прибежали доктора, и я до сего дня помню, что говорила не останавливаясь, потому что было ощущение, что пока говорю – это неправда…

Зяма должен был улетать через день. А у меня было психованное убеждение, что он не должен узнать о случившемся. Бедная Катя пыталась меня убедить в невозможности этого, но поняв, что я полностью не в себе, везла домой. Мы вошли, Зяма сидел за столом. Увидев меня, тихо вскрикнул: «Папа?» – «Шуня», – вымолвила Катя… Он даже не закричал, а воя, заорал и зарыдал…

Я ужасно устроена: при мелкой неприятности или, наоборот, при огромно-радостном впечатлении могу заплакать. А когда горе – каменею. Даже на похоронах не заплакала среди большого числа плакавших, обожавших Шуню людей. Через полгода ехала в метро и вдруг зарыдала…

После похорон пришла к папе и понимала, что он не сегодня, так завтра спросит, почему к нему не приходит Шуня. Прошу доктора Ольгу Моисеевну взять какой-нибудь шприц, пойти со мной, потому что ему будет плохо.

– Не волнуйтесь, не будет, я знаю, – говорит она. Я объясняю:

– Вы, что, они прожили вместе пятьдесят пять лет!

Входим в палату. Говорю:

– Папа, у нас горе, мама умерла…

Он глубоко вздыхает и, как бы жалуясь, произносит:

– У меня сегодня желудок опять не работал.

Я начинаю заваливаться, Ольга Моисеевна вытаскивает меня в коридор, и приготовленный шприц, подняв мою юбку, вкалывает мне. Утешает:

– Не обижайтесь, он не виноват, это защитная сила человеческого мозга у старых людей опускает «шлем», не допуская до сознания горестных сообщений. Я же Вам говорила…

Так случилось, что Ольга Моисеевна была около мамы в последние минуты. Я поехала за обедом, решив, что к папе зайду уже с едой. У мамы началась фибрилляция, сестра и доктор, знавшие, что я хожу после них в неврологию, позвонили, и вместо меня прибежала Ольга Моисеевна.

Последняя записка Шуни

Видя мой совершенный отпад, она стала уговаривать меня поехать к Зяме, в Швецию:

– Обещаю, с Вашим папой ничего не будет, мы его поднимем. Сделайте расписание для близких, чтобы его посещали, и все будет в порядке.

Конечно, все тут же выстроились: Катя, Нина (жена брата), подруги – Ирка и Леля, и меня выпроводили. Это меня спасло, я начала спать, до этого и снотворные не срабатывали…