Разговоры Пушкина

Он. — Ваша правда. Но разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?

Я. — В чем вы полагаете народное благополучие?

Он. — В умеренности и соразмерности податей.

Я. — Как?

Он. — Вообще повинности в России не очень тягостны для народа; подушные платятся миром, оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол крестьянину доставать оный, как и где хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2.000 верст, вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простора действовать.

Я. — Но злоупотребления частные…

Он. — Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников — волосы встанут дыбом; вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой — какая страшная бедность! В России нет ничего подобного.

Я. — Вы не читали наших уголовных дел.

Он. — Уголовные дела везде ужасны. Я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях: нет в мире несчастнее английского работника. Но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять-десять народу, но лишающей их последнего средства к пропитанию…

Я. — Живали вы в наших деревнях?

Он. — Я видал их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.

Я. — Что поразило вас более всего в русском крестьянине?

Он. — Его опрятность и свобода.

Я. — Как это?

Он. — Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего: путешественники ездят из края в край России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия: никогда я не встречал между ними того, что соседи называют unbadаud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны.

Я. — Справедливо. Но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?

Он. — Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения с вами? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?

Я. — Не удалось.

Он. — То-то! Вы не видали оттенков подлости, отличающие у нас один класс от другого; вы не видали раболепства masters нижней палаты перед верхней, джентльмена перед аристократиею, купечества перед джентльменством, бедного перед богатым, повиновения пред властию. А продажные голоса, а уловки министерства, а поведение наше с Индией, а отношения наши со всеми другими народами!

Англичанин мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я продолжал следовать за его мыслями, и мы приехали в Клин.

Пушкин. Разговор с англичанином о русских крестьянах. Мысли на дороге, прибавление I.

* Государь сказал Пушкину: "Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме". — В таком случае, — подхватил Пушкин, — попрошусь у вашего величества туда в дворники.

А. О. Смирнова. Из записной книжки. РА 1890, И, стр. 283.

… "Мертвые души" — так это прямо идея Пушкина, возникшая в его уме еще в то время, когда он жил в Новороссии. И если он не претендовал на то, что Гоголь ее похитил у него, то лишь потому, как говорил он сам мне потом, что "я, может быть, и не осуществил бы ее, потому что у меня много было другого дела, также важного по существу своему и требующего немедленного осуществления".

В. И. Любич-Романович[373]. Гоголь в Нежинском Лицее (из воспоминаний). ИВ 1902, № 2, стр. 553.

1835–1836 гг.

Он [Пушкин] как-то встретил на улице императора Николая Павловича. "Ну, что же ты испытал?" — спрашивает его приятель. — Подлость во всех жилках, — отвечал Пушкин.

Л. Н. Толстой по записи неизвестного[374]. Публ. Д. В. Философова. "Русская Мысль" 1910, № 12, стр. 118.

Здесь кстати вспомнить то, что Пушкин давно уже сказал о них [хулителях "Ревизора" Гоголя]: "Что за нежный и разборчивый язык должны употреблять господа сии с дамами! Где бы, как бы послушать? — То-то и беда, что нашему брату негде".

Кн. П. А. Вяземский, II, стр. 314.

Кажется, за год до кончины своей он говорил одному из друзей своих: "Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются".

Анненков, I, стр. 159.