… Пушкин, между прочим, сказал, что, когда рыли могилу для его матери в Святогорском монастыре[384]
, он смотрел на работу могильщиков, и, любуясь песчаным, сухим грунтом, вспомнил о Войныче (так он звал его иногда): "Если он умрет, непременно его надо похоронить тут; земля прекрасная, ни червей, ни сырости, ни глины, как покойно ему будет здесь лежать".Москва.
… Часто между моим мужем и Пушкиным совершенно серьезно происходил разговор о том, чтобы по смерти их похоронили рядом на одном кладбище, и один раз поэт, приехав из своего любимого имения Михайловского, с восторгом говорил Павлу Войновичу: "Знаешь, брат, ты все болеешь, может, скоро умрешь, так я подыскал тебе в Михайловском могилку сухую, песчаную, чтобы тебе было не сыро лежать, чтобы тебе и мертвому было хорошо, а когда умру я, меня положат рядом с тобой".
… Они часто острили с моим мужем наперебой друг перед другом. Я была у обедни в церкви Старого Пимена, как называют ее в Москве, в отличие от Нового Пимена, что близ Селезневской улицы.
"Где же Вера Александровна?" спросил Пушкин у мужа.
"Она поехала к обедне".
"Куда?" переспросил поэт.
"К Пимену".
"Ах, какая досада! А зачем ты к Пимену пускаешь жену одну?"
"Так я же пускаю к Старому Пимену, а не к молодому!" ответил мой муж.
… В беседе с ним я не заметила, как пролетело время до 5 часов утра, когда мой муж вернулся из клуба.
"Ты соскучился, небось, с моей женой?" спросил Павел Войнович, входя.
"Уезжай, пожалуйста, каждый вечер в клуб!" ответил всегда любезный и находчивый поэт.
"Вижу, вижу. Ты уж ей насплетничал на меня?" сказал Павел Войнович.
"Было немножко…" ответил Пушкин, смеясь.
… Он за прощальным ужином пролил на скатерть масло.
Увидя это, Павел Войнович, с досадой, заметил: "Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь".
"Ну, я на свою голову. Ничего…" ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета.
28 мая.
"Что вы не остановились у меня, Александр Андреевич? — спрашивал меня Пушкин, приехав ко мне на третий день, — вам здесь не так покойно, не угодно ли занять мою квартиру в городе?.. Я теперь живу на даче". — Много обязан вам, Александр Сергеевич! И очень охотно принимаю ваше предложение. У вас верно есть кто-нибудь при доме? — "Человек, один только; я теперь заеду туда, прикажу, чтоб приготовили вам комнату". — Он уехал, оставя меня очарованною обязательностью его поступков и тою честью, что буду жить у него.
Июнь — июль.
[Статью Д. В. Давыдова о партизанской войне, присланную в "Современник"], отдали на цензурный просмотр известному А. И. Михайловскому-Данилевскому[386]
. Пушкин отозвался: "Это все равно, как если бы князя Потемкина[387] послать к евнухам учиться у них обхождению с женщинами".Июль.
Александр Сергеевич приехал звать меня обедать к себе: "Из уважения к вашим провинциальным обычаям[389]
, — сказал он, усмехаясь, — мы будем обедать в 5 часов"."В пять часов?.. В котором же часу обедаете вы, когда нет надобности уважать провинциальных привычек?"
"В седьмом, осьмом, иногда и в девятом".
"Ужасное искажение времени! никогда б я не мог примениться к нему".
"Так кажется: постепенно можно привыкнуть ко всему".
15 июля.
Отдавая мне рукопись, Пушкин имел очень озабоченный вид; я спросила о причине. "Ах, у меня такая пропасть дел, что голова идет кругом!.. позвольте мне оставить вас; я должен быть еще в двадцати местах до обеда".
После 15 июля.
Мне казалось, что Александр Сергеевич был очень доволен, когда я сказала, что боюсь слишком обременить его, поручая ему издание моих записок, и что прошу его позволить мне передать этот труд моему родственнику…
"Впрочем, — прибавил он, — прошу вас покорнейше во всем, в чем будете иметь надобность в отношении к изданию ваших записок, употреблять меня, как одного из преданнейших вам людей".
Сентябрь.