Разговоры Пушкина

На выставке в Академии художеств[390].

Поэт Пушкин, при первом взгляде на группу Пименова [Мальчик, играющий в бабки], сказал:

"Слава богу! Наконец, и скульптура в России явилась народная".

П. Н. Петров, Н. С. Пименов, профессор скульптуры. СПб. 1883, стр. 5.

* В СПб. театре один старик-сенатор, любовник Асенковой[391] аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший, близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: "Мальчишка, дурак!" П[ушкин] отвечал: "Ошибся, старик! Что я не мальчишка — доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я — Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтобы Асенкова не подумала, что я ей аплодирую".

И. М. Снегирев[392]. Дневник (23 сентября 1836 г.). РА 1902, III, стр. 182.

* Незадолго перед смертью, Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрерывно, кстати и некстати, аплодировали Асенковой… Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак. Пушкин, обратившись к ним, сказал:

"Вы, господа, назвали меня дураком; я Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую".

[М. М. Попов]. Биография Пушкина. PC 1874, № 8, стр. 686.

Осень.

В 1836 году, по возвращении моем, осенью с морских купаний на острове Нордерней, я как-то раз ехал с Каменного острова в коляске с А. С. Пушкиным. На Троицком мосту мы встретились с одним, мне незнакомым господином, с которым Пушкин дружески раскланялся. Я спросил имя господина.

"Барков[393] ex diplomat, habitue Воронцовых, — отвечал Пушкин и, заметив, что имя это мне вовсе не известно, с видимым удивлением сказал мне: — Вы не знаете стихов однофамильца Баркова, вы не знаете знаменитого четверостишия… (обращенного к Савоське) и собираетесь вступить в Университет? Это курьезно. Барков — это одно из знаменитейших лиц в русской литературе; стихотворения его в ближайшем будущем получат огромное значение. В прошлом году я говорил государю на бале, что царствование его будет ознаменовано свободою печати, что я в этом не сомневаюсь. Император рассмеялся и отвечал, что он моего убеждения не разделяет. "Для меня сомнения нет, — продолжал Пушкин, — но так же нет сомнения, что первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут полное собрание стихотворений Баркова".

Кн. П. П. Вяземский, РА 1884, II, стр. 427–428. — Ср. Сочинения, стр. 545.

Однажды, соглашаясь с его враждебным взглядом на высшее у нас преподавание наук, я сказал Пушкину, что поступаю в Университет исключительно для изучения людей. Пушкин расхохотался и сказал: "В Университете людей не изучишь, да едва ли их можно изучить в течение всей жизни. Все, что вы можете приобрести в Университете— это то, что вы свыкнетесь жить с людьми, и это много. Если вы так смотрите на вещи, то поступайте в Университет; но едва ли вы в том не раскаетесь".

Кн. П. П. Вяземский. РА 1884, II, стр. 428.

… Я написал Пушкину, что я совершенно готов к его услугам, когда ему будет угодно, хотя не чувствую за собой никакой вины по таким-то и таким-то причинам. Пушкин остался моим письмом доволен и сказал С. А. Соболевскому: "Немножко длинно, молодо, а, впрочем, хорошо!"[394].

Гр. В. А. Соллогуб. Воспоминания. PC 1880, № 6, стр. 321.

4 ноября.

… Я отправился к Пушкину и, не подозревая нисколько содержания приносимого мною гнусного пасквиля, передал его Пушкину. Пушкин сидел в своем кабинете, распечатал конверт и тотчас сказал мне:

"Я уже знаю что такое; я такое письмо получил сегодня же от Е. М. Хитровой: это мерзость против моей жены. Впрочем, понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может. Послушайте, что я по сему предмету пишу г-же Хитровой".

Тут он прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами[395].

Гр. В. А. Соллогуб. Воспоминания, стр. 178–179.

Граф Соллогуб поехал к Пушкину для передачи письма, но он тотчас изорвал его, сказав: "C'est une infamie, j'en ai reсu deja aujourd'hui" [Это гнусность, я уже получил такое же сегодня].

А. О. Россет по записи П. И. Бартенева. РА 1832, I, стр. 248.

… Пушкин прибавил:

"Дуэли никакой не будет; но я, может быть, попрошу вас быть свидетелем одного объяснения, при котором присутствие светского человека… мне желательно, для надлежащего заявления, в случае надобности".

Все это было говорено по-французски[396].

Гр. В. А. Соллогуб. Воспоминания, стр. 180.