Пушкин сказал: «Мы давно знаем вас, Максимович, и считаем литератором. Вы подарили нас малороссийскими песнями».
В 27-м году, когда он пришел проститься с А.Г. Муравьевой[163], ехавшей в Сибирь к своему мужу Никите, он сказал ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое Общество; я не стоил этой чести».
В субботу на Тверском [бульваре] я в первый раз увидел Пушкина; он туда пришел вместе с Корсаковым[164], сел с несколькими знакомыми на скамейку, и, когда мимо проходили советники гражданской палаты Зубков[165] и Данзас[166], он подбежал к первому и сказал: «Что ты на меня не глядишь? Жить без тебя не могу». Зубков поцеловал его.
Разбор ваш «Памятника муз»[167] сокращен по настоятельному требованию Пушкина. Вот его слова, повторяемые с дипломатическою точностию:
«Здесь есть много умного, справедливого, но автор не знает приличий: можно ли о Державине[168] и Кар[амзине] сказать, что «имена их возбуждают приятные воспоминания», что «с прискорбием видим ученические ошибки в Держ[авине]». Державин все – Державин. Имя его нам уже дорого. Касательно жив[ых] писателей также не могу я, объявленный участником в журнале, согласиться на такие выражения. Я имею связи. Меня могут почесть согласным с мнением рецензента. И вообще не должно говорить о Державине таким тоном, каким говорят об N.N., об S.S. Сим должен отличаться «М[осковский] вестник». Оставьте одно общее суждение».
Пушкин приехал к кн. Зинаиде Александровне Волконской… У одной из статуй отбили руку. Хозяйка была в горе. Кто-то из друзей поэта вызвался прикрепить отбитую руку, а Пушкина попросил подержать лестницу и свечу…
– Нет, нет, – закричал Пушкин, – я держать лестницу не стану. Ты – белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте»[169].
В 1827 году, когда мы издавали «Московский вестник», Пушкин дал мне напечатать эпиграмму:
Встретясь со мной дня через два по выходе книжки, он сказал мне: «А как бы нам не поплатиться за эпиграмму». – «Почему?» – «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади. N.N. (Пушкин назвал тогда по имени лицо, на которое написана эпиграмма) может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь».
…Мы говорили о Льве Сергеевиче[171], который в то время служил на Кавказе, и я, припомнив стихи, написанные им ко мне, прочитала их Пушкину… Пушкин остался доволен стихами брата и сказал очень наивно: «И он тоже очень умен. Il a aussi beaucoup d’espriti».
– Как вы смели отозваться неуважительно об этой особе? – задорно сказал он [В.Д. Соломирский][172]. – Я хорошо знаю графиню, это во всех отношениях почтенная особа, и я не могу допустить оскорбительных об ней отзывов.
– Зачем же вы не остановили меня, когда я только начинал рассказ? – отвечал Пушкин. – Почему вы не сказали мне раньше, что вы знакомы с графиней Б[обринской][173]? А то вы спокойно выслушали весь рассказ и потом каким-то Дон Кихотом становитесь в защитники этой дамы и берете ее под свою протекцию…
К Пушкину… Сказал много лестного: «За вами смотреть надо».