– Vous avez fait assez de bêtises, – reprit l’empereur, – j’éspère, qa’à présent, vous serez raisonable et que nous ne nous brouillerons plus. C’est a moi, que vous enverrez tout ce que vous composerez; desormais c’est moi qui sera votre censeur.
[Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения и привез в Москву, прямо в Кремль, и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?» Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: «Пушкин, принял ли бы ты участие в 14-м декабря, если бы был в Петербурге?» – «Непременно, государь… друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога». – «Ты довольно шалил, – возразил государь, – надеюсь, что теперь ты образумился и что размолвки у нас впредь не будет. Присылай все, что напишешь, ко мне, отныне я буду твоим цензором».]
…Император Николай, на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: «Что же ты теперь пишешь?» – «Почти ничего, В. В.: цензура очень строга». – «Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?» – «Цензора не пропускают и самых невинных вещей: они действуют крайне нерассудительно». – «Ну, так я сам буду твоим цензором, – сказал государь. – Присылай мне все, что напишешь».
…[Княжна А.И. Трубецкая[125] сказала Веневитинову[126]]: «Я теперь смотрю de meilleur oeil на госуд[аря], потому что он возвратил Пушкина». «Ах, душенька, – сказал Пушкин, – везите меня скорее к ней».
Веневитинов рассказывал мне о вчераш[нем] дне… «Альман[ах][127] не надо издавать, – сказал он, – пусть Погодин издает [или издаст] в последний раз, а после станем издавать журнал, – кого бы Редактором, а то меня [?] с Вяз[емским] считают шельмами. «Погод[ина], – сказ[ал] Веневитинов. – Познакомьте меня с ним и со всеми, с кем бы можно говорить с удовольствием]. Поедем к нему теперь».
Между прочим, приезжает сам Пушкин. Я не опомнился. «Мы с вами давно знакомы, – сказал он мне, – и мне очень приятно утвердить и укрепить наше знакомство нынче».
Соб[олевский][128] подвел меня к нему [на представлении «Аристофана»[129]]. «Ах, здравствуйте!» – «Вы не видали этой пиесы?» – «Ее только что во 2-й раз играют. Он написал еще Езопа при дворе». – «А это, верно, подражание [не разб.]». – «Довольны ли вы нашим театром?» – «Зала прекрасная, жаль, что освещение изнутри».
Венев[итинов] рассказывал о суеверии Пушкина. Ему предсказали судьбу какая-то немка Кирнгоф и грек в Одессе. «До сих пор все сбывается, напр[имер]… два изгнания. Теперь должно начаться счастие. Смерть от белого человека или от лошади, и я с боязнию кладу ногу в стремя, – сказал он, – и подаю руку белому человеку».
…Пушкин, который относился несколько ко мне:
– Жаль, что на этом празднике мало драки, мало движения.
Я ответил, что этому причина белое и красное вино, если бы было Русское, то…
Пушкин сказал мне: «Я не видал вас сто лет. Когда же у меня?»